Пашкевич вспомнил свою дочь от первого брака, Олю, и у него защемило сердце. Когда они с Наташей расстались, Оля была совсем крохой. В последний раз он видел ее вскоре после того, как получил премию за пьесу. Видел издали, прячась, долго шел следом, — она не захотела с ним встретиться, поговорить. Наташа постаралась, чтобы Оля возненавидела его на всю жизнь, и добилась своего. Высокая красивая девочка в беличьей шубке и красном шерстяном берете. Она шла на каток, через плечо были перекинуты ботинки с коньками. Он дошел за ней до самого парка Горького, а потом отправился в ресторан и напился до полусмерти. Сейчас Оле двадцать три, совсем взрослая. Может, уже замуж вышла, детьми обзавелась — его внуками; он ничего о ней не знал. Слишком уж они были несправедливы к нему, и Наташа, и Оля, и у него запеклось сердце от злобы — ах, вы так… Ну и я не лучше. Он годами не вспоминал о них, вычеркнул их из своей жизни, и сегодня не вспомнил бы, если бы не восторженный шепот Некрашевича, не его расплывшаяся от счастья физиономия. Почему так больно ранит чужое счастье? Если бы хоть Лариса не снюхалась с этим кобелем, не выставляла напоказ свою любовь…
Лариса не догадывалась о том, какие мысли терзают его душу, и радовалась: вечер удался, никто не перессорился, даже эта стерва Танька не перепилась, нагрузилась, конечно, под самую завязку, но вела себя более-менее прилично.
— А Вероника — прелесть, — сказала она, вынимая перед зеркалом шпильки из волос. — Что и впрямь любит Павла — не верю, но притворяется — высший класс.
— А я верю, — лениво возразил Пашкевич. — Он славный, Паша, отчего ж его не полюбить. Старше нее? Я ведь тоже старше тебя, а ты-то меня любишь, не так ли?
Вместо ответа Лариса улыбнулась и обвила его шею руками. Ее волосы рассыпались, и Пашкевич потерся о них лицом. Почувствовав головокружение, он подхватил жену на руки и понес в спальню, с горькой иронией подумав о том, что не выключил видеокамеру слежения, и сейчас она запишет на пленку не Виктора, а его — во всех подробностях, отвратительных, когда за этим наблюдаешь со стороны. От всего этого у него тут же пропало желание.
Набросив на себя халат, Лариса прошла к мужу в кабинет. Андрей тихонько похрапывал на диване. Она заботливо поправила на нем сбившееся одеяло, пригладила влажноватые волосы. Что-то рановато он начал сдавать. На четыре года моложе Некрашевича, поджарый и мускулистый, как Барс, неужели это Женечка, сучка, его так выматывает? Павел, несмотря на всю свою физкультуру, сауну и массажисток, уже наел брюхо и два подбородка, но при всем при этом Вероника как-то по секрету рассказала Ларисе, что таких сильных и неутомимых в постели мужиков она еще не видывала, а ей, несмотря на ее молодость, можно верить. Наверное, подкармливает его какими-нибудь таблетками, вроде знаменитой кремлевской, не отсюда ли его богатырская мощь? Но ведь эти таблетки, говорят, быстро доводят мужчин до инфаркта или инсульта. Хотя какая Веронике до этого забота? Она уже своего добилась, сколько Павел проживет, ее не колышет. А впрочем, кто знает? Андрей на это не пойдет. Только заикнись о каких-то там таблетках… Ему бы отдохнуть немного, хоть недельку, слишком он выматывается на работе, ни на что другое не остается ни сил, ни времени, ни здоровья. Трудоголик — все равно что алкоголик. Когда-то он был прекрасным любовником, нежным, ласковым, умелым. До «Афродиты». «Афродита» стала единственной его любовью, а не я. И я, и эта юная дурочка Женя, которую он завел в пику мне, ровно ничего для него не значим; это всего лишь ритуальная примета богатства и положения: роскошная жена, роскошная любовница, квартира, дача, машина, собака… А ведь все это — одна видимость, мишура, позолота… Ночью она сползает, как измятая простыня, — и что там в осадке? Тягучая боль неудовлетворенного желания, раздражение и обида.