Джон Баббер был согласен на все:
— И еще замолвлю за тебя словечко перед судьей, — добавил он.
Тут Берни пришла в голову еще одна мысль:
— Знаешь, Джон, надо удвоить заработок моему адвокату. Она очень неопытная, но очень много для меня сделала. И дай ей свой автограф — она без ума от тебя.
— Что касается защиты тебя на суде, Берни, то здесь я ничего не могу обещать… Не могу же я ему все объяснить.
— Ты скажешь ему, что я уговорил тебя не прыгать, понял? Ты должен вытащить меня из тюрьмы.
Джон снова кивнул.
— Я постараюсь, Берни, — с важным видом пообещал он.
— Ну, вот и хорошо. А теперь ты лучше убери подальше это письмо, — Берни показал на письмо Джона Баббера с признанием Гейл, которое продолжало лежать на карнизе, — и выбрось его куда-нибудь…
Джон Баббер взял в руки конверт, медленно повертел его в разные стороны и засунул в карман пиджака. Теперь, когда сделка между ними была заключена, Джону показалось, как будто он сразу помолодел на несколько лет, как будто огромная тяжесть свалилась с его плеч. Оба пожали друг другу руки и начали осторожно подниматься на ноги.
Толпа внизу бушевала, проявляя признаки массовой истерии.
— Они встают! — закричали снизу репортеры в свои микрофоны. — Они встают!
Гейл лихорадочно бросилась к окну, не замечая никого вокруг. Ей надо видеть все, она должна! Чаки выбрал себе место над пентхаузом, на крыше «Дрейка», и оттуда приготовился снимать происходящее на выступе.
— После того, что я сделал, как ты можешь доверять мне? — спросил вдруг Джон.
— Наверно, Джон, я такой же, как и все эти мудаки внизу. Мы все доверяем тебе. Мы…
Непростительная ошибка. Берни ла Плант действительно поступил очень опрометчиво. Находясь на высоте пятнадцатого этажа и боясь высоты, он не должен был смотреть вниз с карниза. Пот градом хлынул с Берни, он задрожал и закачался, как листик на дереве. Он забыл, на какой огромной высоте находится, а когда вспомнил, у него закружилась голова. Берни начал ползти к окну вслед за Джоном.
— Надо было быть сущим идиотом, чтобы припереться сюда… — он был перепуган до смерти.
Машину Эвелин ла Плант остановили у полицейского поста и решили направить в объезд по другой улице, но она закричала: «Я жена Берни ла Планта, а это мой сын, Джой. Пожалуйста, пропустите нас к Берни».
В ней и в мальчике было нечто столь убедительное, и оба казались такими измученными, что полицейский поверил им. Не задавая больше вопросов, он пропустил их к отелю. Все это может показаться забавным, если вдуматься. Как могла Эвелин забыть сказать «бывшая жена»?