— Теперь тебе лучше убраться.
Мужчина накинул плащ и шагнул к выходу. На лестнице она потянула его за руку.
— Есть дорога побезопасней.
Он поднялся за ней по ступеням, минуя несколько дверей, и задержался у самой солидной, обитой стальным листом, защищающим от взлома, ведущей на чердак.
Дженни отодвинула засов. Порыв ветра распахнул дверь настежь, открывая путь на плоскую крышу, с одной стороны огражденную балюстрадой, а с другой — круто обрывающуюся во дворик.
— Перешагни через перила и окажешься на крыше слесарной мастерской. Тебе это вполне по силам, между нашими домами не больше метра. Я сама в детстве так лазила. А там спустишься по пожарной лестнице и очутишься на другой улице.
Потоки воды хлестали сквозь дверной проем, но Дойл не мог сделать и шага, ошеломленно всматриваясь в девушку.
Она сильным толчком выпихнула его на дождь.
— Да шевелись же ты, осел! — прокричала она и хлопнула дверью.
Никогда в жизни он не чувствовал себя таким одиноким, отрезанным от всего и отринутым всеми. Он с горечью понял, что то, что имеет право называться настоящей жизнью, все, что есть на свете ценного и глубокого, осталось там, за железной дверью, без него. И он ничего не мог поделать. Совсем ничего.
Он сделал все в точности, как она велела: спустя считанные секунды быстрыми шагами пересек соседнюю с домом Краудеров улочку и свернул за угол.
Мысли его комкались и рвались, когда он оставлял за собой улицу за улицей, квартал за кварталом. Через десять минут он вдруг обнаружил, что уткнулся в ограду парка Джубили. Он прокрался внутрь через боковую калитку, даже не взглянув на овеянную легендами статую добродетельной королевы Виктории со скипетром в одной руке и державой в другой. Бесцельно глядя перед собой, он брел по аллее парка.
До сих пор он не встретил ни одной души, что, впрочем, было неудивительно в такую погоду. Он, наконец, добрался до летнего павильона, служившего в более солнечные дни местом встречи пенсионеров, приходящих сюда посплетничать и постучать костяшками. Двери павильона оказались закрыты, но к стене прилепилась скамья, которую широкий козырек хранил от дождя. Бомбардир упал на жесткую лавку, засунул руки глубоко в карманы старого плаща и уставился на беспрерывную серую пелену дождя. Он остался совсем один в этом мире, отчаянно один.
Когда Фокнер вышел из такси, Ника Миллера не было видно нигде. Это был повод для удивления, но никак не для отчаяния. Он, спеша, поднялся к себе, отомкнул дверь и вошел в холл. Огонь в камине почти угас. Он снял набухший влагой плащ, присел на корточки перед огнем и кочергой перемешал угли. Когда родились первые язычки пламени, кто-то позвонил в дверь. Он не сомневался, что это Миллер, но на пороге стояли Джек и Джоанна.