Юлий Цезарь. Политическая биография (Егоров) - страница 487

. Сам М. Гельцер считает, что его устраивало положение «первого среди равных»>{480}. По мнению Ж. Эллегуара, Помпей был реальным диктатором, но, в отличие от Цезаря и Августа, подчинялся сенату и не пытался над ним встать>{481}. Помпея часто считают политиком «средней линии», пролагавшим путь между консерватизмом оптиматов и монархией Цезаря (И. ван Оотенхем, Хр. Мейер). Ярким примером реабилитации Помпея является и труд С.Л. Утченко. Впрочем, более поздняя историография (Э. Линтотт) отчасти возвращается к старым позициям, полагая, что Помпей оказался не на высоте своих задач, и критикуя его либо за измену делу Цезаря, либо, наоборот, за длительный союз с последним, а иногда и за то и за другое>{482}.

Стремление оторвать Цезаря от римской почвы, предпринимаемое Эд. Мейером и Г. Ферреро, а отчасти даже Т. Моммзеном и М. Гельцером, встретили реакцию, более всего проявившуюся в англо-американской историографии, хотя и не только в ней>{483}. Представители этого направления самым решительным образом выступили за сближение Цезаря с римскими реалиями, римской республикой, Римской империей и его современниками. Все дальше и дальше стали уходить в прошлое теории восточной и эллинистической монархии, теории типологического сходства диктатуры Цезаря и монархии Северов и, наконец, моммзеновская теория абсолютной монархии, а в его формуле «демократического монарха», где акцент очень долго делался на последнем слове, теперь постепенно начинает появляться ударение на первом.


2. Цезарь и «демодернизация»

Оценка роли Цезаря очень тесно связана с изменением ряда принципиальных установок, и перед тем как вернуться к этой теме, имеет смысл рассмотреть общие позиции. Важнейшим в методологическом плане является процесс «демодернизации» и соответственно — более критическое отношение к источникам.

Историография 19 и второй половины 20 века достаточно спокойно относилась к различного рода сопоставлениям с более поздними эпохами. Иногда это выражалось в теоретических концепциях, подчас допускавших и крайности модернизации, но зачастую проводящих достаточно глубокие параллели между разными историческими периодами. Дань этой тенденции отдали практически все упомянутые ранее ученые, Т. Моммзен, Эд. Мейер, Р. фон Пельман, Г. Ферреро, М.И. Ростовцев и др. Впрочем, гораздо чаще речь шла об относительно свободном использовании понятийного аппарата более поздней истории применительно к событиям древности. Наука 19 века (здесь яркими примерами могут быть и Т. Моммзен, и Эд. Мейер, и Г. Ферреро) регулярно использует такие понятия, как «капитализм», «империализм», «анархизм», «социализм» «дворянство», «пролетариат», «парламент», «либералы», «консерваторы» и т.п. применительно к периоду античной древности. Она также достаточно свободно, иногда даже слишком, проводит параллели между обществами античности и Нового времени, сравнивая древние и современные институты, идейные и политические течения и, наконец, политических лидеров. Для ученых этого времени было вполне нормальным явлением, скажем, сопоставление римского империализма с империализмом великих держав 19 века, сравнение римского сената с британским парламентом 18–19 вв., вигов и тори — с римскими оптиматами и популярами, равно как и попытки нахождения параллелей между деятельностью Гракхов и лидеров Великой Французской революции или Юлия Цезаря и Наполеона Бонапарта. Иногда такие сопоставления могли носить глубокий концептуальный характер, однако зачастую это был просто способ донести до читателя личность римского политика или суть римского политического института через более понятный ему современный образ.