Сердце Люка замерло.
– Меня зовут Рэйвенс, – холодно промолвил он, стаскивая с головы вязаную шапочку.
– Что ж, мы оба сменили фамилии, но наша сущность осталась неизменной.
Люк ненавидящим взглядом уставился на врага и медленно покачал головой.
– Да, фон Шлейгель, и тебе нигде от меня не скрыться.
– Неправда, я прекрасно спрятался.
– Я же тебя отыскал…
– За двадцать лет никто меня не нашел.
Внезапно Люка бросило в жар, он словно взглянул в глаза смерти и был готов к ней, зная, что унесет с собой частичку зла из этого мира.
– Следом за мной придут другие, – сказал он по-немецки. – Твоя участь решена.
Отрывистые звуки немецкой речи неожиданно вызвали в памяти колыбельную, которую в детстве пела сыну Клара Равенсбург, родная мать Люка.
В глазах фон Шлейгеля вспыхнул страх, но бывший гестаповец презрительно улыбнулся.
– Я тебя не боюсь, Равенсбург, – ответил он по-немецки и велел Люку подойти к обрывистому краю утеса.
Люк взглянул вниз, на густой лес, и представил себе, как звучит выстрел, как тело падает с высоты в бурную воду, как Дженни, гуляя по набережной в Л’Иль-сюр-ла-Сорг, видит труп, застрявший в мельничном колесе…
– Надо же, Равенсбург, – задумчиво кивнул фон Шлейгель. – Ты заставил меня нарушить мое незыблемое правило. Я уже двадцать лет не говорил на родном языке, забыл, какое это удовольствие. – Он зловеще погрозил пальцем. – Прежде чем я с тобой покончу, признавайся, кто ты такой. В свое время мы этого так и не выяснили, а сегодня мой пистолет заряжен.
Люк побледнел, и фон Шлейгель расхохотался.
– А вижу, ты тоже не забыл нашей последней встречи! Как мы развлекались, а? Грязный еврейский старикашка молил об избавлении, и ты решил даровать ему достойную смерть, избавить от мучений… Между прочим, его труп в помойную яму выбросили.
От ярости у Люка потемнело в глазах, но он сдержался и с улыбкой спросил:
– Как ты догадался?
– От тебя все так же несет лавандой, как тогда, в сорок третьем. Мне вся эта затея со статьей для журнала сразу показалась подозрительной, но едва я учуял запах лаванды, то сразу все понял. Какого черта от тебя до сих пор воняет лавандой?
Люк запоздало проклинал себя за глупость.
– Воняет? – переспросил он. – Глупец, я же тебе говорил, я выращиваю лаванду – и до войны выращивал, и сейчас тоже. Когда мы с тобой в первый раз встретились, я сказал тебе чистую правду: я – Лукас Равенсбург. Но я был и остаюсь Люком Боне, партизаном, которого ты не поймал.
Фон Шлейгель презрительно скривился и кивнул:
– Я так и знал. Что ж, у меня появилась еще одна возможность с тобой расправиться. Но кто ты такой? Почему так похож на истинного арийца?