Рут, сидя в машине, молчит. Я знаю, что она хочет знать про Дэниэла больше, но тогда я не додумался расспросить Андреа как следует. И теперь жалею об этом, потому что с тех пор мы больше не виделись. Как Дэниэл в 1963 году, она исчезла из моей жизни.
– Ты повесил рисунок над камином, – наконец говорит Рут. – А потом забрал другие картины со склада, часть развесил по всему дому, часть сложил в комнатах…
– Я хотел их видеть. Хотел снова вспоминать. Хотел видеть тебя…
Рут молчит, и я понимаю, о чем она думает. Она отдала бы все, чтобы повидать Дэниэла, увидеть его глазами его жены. После того как я прочел письмо жены и повесил на стену портрет, депрессия день за днем начала отступать. Я стал регулярно питаться. Понадобилось около года, чтобы набрать потерянный вес, но моя жизнь вошла в привычную колею. В первый год после смерти Рут случилось еще одно чудо – третье за один трагический год, – и оно тоже помогло мне обрести почву под ногами.
Меня посетил еще один незваный гость – на сей раз бывшая ученица Рут, по имени Жаклин, которая хотела выразить свои соболезнования. Хотя я ее и не помнил, она тоже хотела поговорить. Она рассказала, как много значила для нее Рут, и, прежде чем уйти, показала статью для местной газеты, написанную в память о Рут. Статья была одновременно хвалебная и искренняя, и, когда она была напечатана, в мой дом словно через открывшиеся шлюзы хлынул поток бывших учеников. Линдси, Мадлен, Эрик, Пит и многие другие, о существовании большинства из которых я никогда не подозревал. Они приходили в самые неожиданные моменты и делились воспоминаниями о моей жене.
Благодаря этому я понял, что Рут, как ключ, открывала скрытые в людях возможности. И я был лишь первым из них.
Годы после смерти Рут, как мне иногда кажется, можно разделить на четыре периода. Сначала депрессия и восстановление, затем период, когда я пытался двигаться дальше по мере сил. Третья фаза началась после визита журналистки в 2005 году, когда на окна пришлось поставить решетки. Впрочем, лишь три года назад я наконец твердо решил, как поступить с коллекцией, – и тогда наступил четвертый, и последний период.
Составление завещания – непростое дело, но, по сути, оно сводилось вот к чему: нужно было решить, что делать со своим имуществом, иначе государство все решило бы за меня. Гоуи Сандерс годами не давал мне и Рут покоя. Он спрашивал, нет ли благотворительных организаций, к которым мы питаем особенно теплые чувства, и не хочу ли я, чтобы картины отправились в какой-нибудь музей. А может быть, я бы предпочел выставить их на аукцион, а доходы передать на нужды какого-нибудь фонда или университета? Когда появилась статья с приблизительной стоимостью картин, это стало предметом оживленных обсуждений в мире искусства, Гоуи удвоил усилия, хотя слушал его тогда уже я один.