– Ты же знаешь.
– Да, – говорит она. – В Черные горы. Где мы провели медовый месяц.
– Я хотел съездить туда в последний раз. Завтра наша годовщина.
Она отвечает не сразу.
– По-моему, у тебя что-то с памятью. Мы поженились в августе, а не в феврале.
– Не та годовщина. Другая.
Ей незачем знать, что, если верить доктору, я не протяну до августа.
– Ты о чем? Никакой другой годовщины нет. Она одна.
– Я имею в виду день, когда моя жизнь изменилась навсегда, – объясняю я. – Тот день, когда мы познакомились.
Рут молчит. Она знает, что я говорю искренне, но в отличие от меня ей трудно выражать подобные вещи словами. Ее любовь была огромна, но Рут выражала свои чувства в прикосновениях, в легких касаниях губ, в выражении лица. А когда я особенно в этом нуждался, то и в письмах.
– Шестого февраля 1939 года, – напоминаю я. – Ты ходила за покупками с матерью, и вы зашли к нам в магазин. Твоя мать, Элизабет, хотела купить шляпу отцу.
Рут откидывается на спинку сиденья, не сводя с меня глаз.
– Ты вышел из задней комнаты, – произносит она. – Потом появилась твоя мама…
Я внезапно вспоминаю: да, так оно и было. Рут всегда отличалась необыкновенной памятью.
Как и родители моей матери, семья Рут приехала из Вены, но в отличие от нас они эмигрировали в Америку всего два месяца назад. Они бежали, когда Гитлер насильственно включил Австрию в состав рейха. Отец Рут, Якоб Пфеффер, профессор-искусствовед, знал, что сулит евреям возвышение Гитлера; он продал все имущество и дал взятку кому нужно, чтобы гарантировать своей семье свободу. Выбравшись за границу, в Швейцарию, они отправились в Лондон, а потом в Нью-Йорк, прежде чем наконец уехать в Северную Каролину. Кто-то из родственников Якоба держал мебельную мастерскую в нескольких кварталах от магазина моего отца, и несколько месяцев Рут и ее семья жили в двух крохотных комнатках над мастерской. Позже я узнал, что от испарений лака Рут разболелась и по ночам едва могла спать.
– Мы зашли в магазин, потому что знали, что твоя мать говорит по-немецки. Нам сказали, что к ней можно обратиться. – Рут качает головой. – Мы тосковали по родине и очень хотели повидать соотечественника.
Я киваю. По крайней мере думаю, что киваю.
– Моя мать все мне пересказала, когда вы ушли. Я ведь не понял ни слова.
– Вот и поучился бы у нее немецкому.
– А зачем? Ты еще не успела выйти из магазина, а я уже знал, что мы поженимся. Поболтать мы бы еще успели.
– Ты всегда так говоришь, но это же неправда. Ты на меня даже не посмотрел.
– Потому что не рискнул. Я никогда не видел такой красивой девушки. Можно было ослепнуть, глядя на тебя.