(скрещение слов «капиталист» и «комрад»), а своих соотечественников —
«капванитдалистами» (т.е. «тщетно-капиталистами»). Настроения тогдашней американской интеллигенции, бравирующей социалистическими симпатиями, Каммингс пародийно описал в стихотворении «Баллада об интеллектуале». В отличие от своих соратников, которые, как Дос Пассос, попадали в тиски идеологического станка советской пропаганды, прославляя успехи социалистического строительства, Каммингс намеренно сохраняет независимую позицию индивидуалиста, и благодаря этому открывает «темную подноготную» советского эксперимента. По замечанию другого анонимного критика, «он изображает интеллектуальную борьбу индивидуума против машины масс без литературных прикрас <…> Согласно Каммингсу, русский эксперимент — суровое испытание, которое, кажется, убивает внутреннее Я, поднимающее голос во имя свободы»
[50]. Негативная реакция Каммингса на советский строй объясняется не тем, что он якобы антикоммунист, а тем, что по его убеждениям, и коммунизм и социализм подавляют и угнетают человека в пользу массы. Рецензент X. Горман в статье «Г-н Каммингс, Данте Советского инферно» с сожалением констатирует, что большинство американских интеллектуалов, искренне верящих в величие Советского эксперимента, будет равнодушно к дневнику Каммингса: «Они отвергнут его как специфическую и одностороннюю писанину человека, который ничего не понял в том, что увидел… Они ошибутся во всех отношениях»
[51]. Это мнение станет пророческим — и в плане восприятия «ЭЙМИ», и в отношении дальнейшего разочарования западного мира в советской машине.
Обложка журнала USSR in construction («СССР на стройке», 1930, №3). Как нередко бывало в те годы, помимо традиционного летоисчисления на обложке приводилось и новое: «Тринадцатый год Революции»
Когда Дж. Стейнбек опубликовал в 1947 году свой «Русский дневник» по результатам поездки в сталинский послевоенный СССР, восприятие советского мира на Западе уже не было столь радужным, как пятнадцатью-двадцатью годами ранее. Все единодушно отзывались о Советской России как о тоталитарном государстве. Но и вышедшее в 1949-м второе издание «ЭЙМИ» прошло практически незамеченным. Лишь старый приятель писателя Ф. Фергюссон попытался защитить переиздание, отметив многообещающий, по его мнению, жанр книги — «поэтический путеводитель» по разделенному «миру» и «немиру»[52]. Каммингсу к концу жизни приходилось констатировать, что его книга о Советском «немире» была и по-прежнему остается «крайне непопулярной»: «Довольно (или недовольно) много уже сказано об одной важной стороне бесчеловечного немира: фанатичной вере неверия, замышленной бесплодным интеллектом и взращенной всемогущим антивоображением… этим изуверским апофеозом посредственности во имя совершенства, этим неумолимым спасением всех через смертоубийство каждого, этой умышленной чудовищности духовного самоубийства»