В отдалении показались замшелые каменные ярусы Колизея, а еще дальше — нежно-голубые холмы Тосканы. Мод понимала, какое необыкновенное счастье выпало на ее долю, и никогда не уставала благодарить в душе своего императора.
Конечно, были в этой жизни и мелкие недостатки. Несмотря на то, что все ее любили и уважали, Мод сознавала, что императорский двор без устали предается разнообразным интригам и сплетням. Далеко не все одобряли ее успехи в приобретении знаний. Кое-кто за спиной шептался, будто женщине не подобает вести такую жизнь, будто стареющий император избаловал свою нормандскую жену — вместо того, чтобы приучить ее к настоящим женским занятиям, вроде рождения сыновей. Главное дело женщины — рожать и растить детей, а в императорской семье до сих пор нет прибавления, и злые языки постоянно твердили об этом.
Мод не удостаивала их своим вниманием. Пускай люди болтают, что им вздумается, ведь император все равно любит ее.
Паланкин остановился на широком дворе под большим фиговым деревом в центре, вокруг которого в изобилии росли светло-желтые, нежно-белые и темно-розовые цветы. Мод выбралась из паланкина и быстрым шагом прошла мимо мраморного, с розовыми прожилками, фонтана, рассыпавшего прохладные струи, поднялась по выщербленным белым ступеням лестницы, охраняемой по бокам двумя каменными львами, и прошла в тенистый зал, пол которого был покрыт мозаикой из голубых плиток.
— Где его императорское величество? — спросила она у слуги в белой ливрее.
— В приемной, ваша светлость, но он сейчас занят…
Мод не стала дожидаться окончания фразы и поспешила по коридору в приемную.
— Вы будете гордиться мною! — воскликнула она, распахнув дверь и вбежав в темную каменную комнату.
В страхе она остановилась. Предполагалось, что император будет один, но в приемной оказались двое незнакомых людей с угрюмыми лицами. Император в расшитых золотом парадных одеяниях и плаще, подбитом белым горностаем, восседал в деревянном кресле, положив ноги на скамеечку с подушками. По сторонам от него пылали две медные жаровни, наполняя комнату удушливым теплом. Подернутый дымкой солнечный свет, пробиваясь сквозь розовые окна, озарял продолговатое лицо императора, морщинистое, как старый пергамент, и смягчал серо-стальной блеск прядей волос и бороды. Когда император болел, он всегда выглядел старше своих сорока семи лет. Он коротко переглянулся с двумя незнакомцами и обратил на Мод взор полуприкрытых тяжелыми веками глаз.
— Во имя Неба, скажи мне, сколько раз тебе повторять, чтобы ты не врывалась в комнату, как ураган? — Император прижал руку к сердцу и обратился к двум посетителям, не сводившим глаз с императрицы. — Вы должны извинить чрезмерную живость моей супруги. Боюсь, что я избаловал ее и ее манеры часто оставляют желать лучшего. — Генрих подал знак слуге: — Закрой дверь, сквозит.