Служанки переглянулись, и глаза у них округлились, как у перепуганных овец.
— Что за чепуха! — Мод подняла руки, и Олдит неохотно обвила белую шелковую повязку вокруг ее полной груди.
Затянутая лентой, Мод чувствовала себя более удобно: ее стесняли пышные формы, подчеркивавшие ее женственность. Голова Мод проскользнула в вырез сорочки, которую надевала на нее Труда, а Гизела достала черное траурное платье и тунику.
— Нет, — сказала Мод, подчиняясь внезапному порыву. — Я больше не буду это носить.
— Но ведь ты же в трауре! — воскликнула пораженная Олдит. — Ты должна одеваться в черное целый год. Таков обычай!
— Покажи мне другие туники и платья, — сказала Мод Труде, не обращая внимания на Олдит.
— Пресвятая Дева, что на тебя нашло? — заломила руки Олдит. — Что скажут люди?
— Пусть говорят, что им хочется, — ответила Мод.
По правде говоря, она не понимала, почему вдруг так заупрямилась, желая пренебречь обычаем. Наверняка это вызовет переполох, даже нанесет оскорбление. Но, по крайней мере, она не будет чувствовать себя несчастной вдовой, шахматной пешкой, которая движется по прихоти отца.
Наконец Мод выбрала платье цвета слоновой кости и льняную тунику с длинными висящими рукавами, опоясанную широким золотым поясом. Она села на скамейку, и служанки принялись натирать пемзой ее светло-каштановые волосы, чтобы придать им больший блеск.
— Упрямая. Своенравная. Ничего хорошего из этого не выйдет, — бормотала Олдит, надевая на ноги Мод позолоченные кожаные туфли.
Снаружи шатра послышался шум. Раздался торжественный голос:
— Генрих, король Англии и герцог Нормандский, ожидает прибытия своей дочери, принцессы Мод. Паланкин готов.
Женщины испуганно переглянулись, забыв о разногласиях. В воздухе повисло напряжение. Дрожащими пальцами Труда заплетала длинные волосы Мод и укладывала их в кольца по бокам головы, а Гизела набрасывала на ее плечи пурпурную мантию, на которой были вышиты золотые орлы и виноградные листья. Наконец Олдит подала Мод серебряное зеркало.
На нее смотрело лицо цвета слоновой кости с огромными светло-серыми глазами, окаймленными густыми черными ресницами. Прежний румянец исчез. Такого не должно быть.
— Выдави мне сок из граната, — велела Мод.
— Боже милостивый, ты не должна красить лицо, это грех! — запричитала Олдит.
— Я не хочу выглядеть как труп при встрече с отцом. Никто не узнает, что это краска.
— Легкая бледность к лицу опечаленной женщине, — продолжала Олдит. — Что скажут люди?
— Святая Мария, я уже говорила, что меня это не волнует, — с напускной храбростью отчеканила Мод.