– На, – говорят, – товарищ Бог, покури, а то попы не дадут.
И ничего им за то Бог не сделал.
Отцы иных поучили лестовками и сами тому не рады: баловаться парни не перестали, только что в избах не дымят, материнского лая боятся, на гумнах украдкой дым пущают, того гляди овины сожгут, и смотреть стали волчатами.
Как пообсохло, кто пободрее лесными путаными тропами в город бегать зачал и, оттуда вернувшись, похваляется:
– В городе, конечно, голодно. Откуда им, куцым кобелям, хлебушка взять! Зато весело! Собрания идут всякие, на них мудрственные слова говорят: про Бога, про советскую власть, иноземных буржуев и прочее.
Ишь, какого ума набрались! Каждый вечер в мучном лабазе Баранова-купца (самого-то забрали) – представление: комедианты приезжие Петрушку строят или киношка.
Про комедиантов мы и ранее слыхали, это навроде ряженые или как ранее было – скоморохи, а что за киношка такая – не ведали. Учитель объяснял:
– Американское изобретение. Живая движущаяся фотография.
Опять ничего не поняли.
К сенокосу пришли теми же тропами последние из уренских, что на войну были взяты. Себя фронтовиками зовут. Совсем обмирщенные. Цыгарки по весь день изо рта не вынимают и в избах дымят, а на бабий лай лишь посмеиваются.
– От нашего дыму, бабы, целей будете. Копченые окорока по три года нетленны.
Пришли голодные, но одежа справная и сапоги принесли тонкого офицерского хрома. При оружии патронах.
– Товарищ Ленин нам для защиты советской власти оставил.
Опять он, Ленин, везде встревает. Для начала погуляли-покуражились:
– Мы-де растакие-сякие, опора пролетарской революции!
Однако царь Петр Алексеевич их укротил, хотя без боя не обошлось. Один фронтовик навек с косой рожей остался, так его царская рука по скуле благословила. И оружие царь Петр отобрал. В правление вместе с пулеметом заперли.
Присмирели фронтовики, посбавили куражу, видят – не их здесь сила. Между прочим, и сено косить надо. Дни стоят ясные, сухие, каждый зимнего месяца стоит. Занялся каждый по крестьянству. Рыло, однако, скоблить не перестали, Божьего подобия не придерживаются.
Глава 17
Иголка – сто рублев!
Как скопнили сена, решил царь со старейшинами ходуна Нилыча в Кострому сгонять.
Тут у крестьян недельки две вольготных получается. Ране первого Спаса у нас жита не косят.
Вышел из дому Нилыч, еще зорька не занималась. Путем-дорогою двух верст не прошел и взял напрямик через топь. С кочки на кочку, как заяц, попрыгивает, посошком твердыню ощупывает. Прыткий, даром, что седьмой десяток на исходе… Солнышко ясное на полдень стало, а Нилыч уже топь перевалил и, лаптей не замочив, присел в буреломе, в тенечке, хлебушка из котомки достал, соли в тряпочке, пожевал, перекрестясь на восток, испил водички болотной и дале побрел.