Его передернуло. Кто-то из стрелков, стоящих позади меня, хрюкнув, подавил смешок. Начсводотряда вплотную приблизился ко мне, и, обдавая смрадным дыханьем, процедил:
– Я убил бы тебя прямо сейчас, конунг. И даже твари в Джунглях не нашли б твоего трупа. Но я не сделаю этого лишь потому, что там, – он кивнул в сторону ворот, – тебя ждет смерть такая лютая, что даже мне не придет в голову. Тащи эту падаль, ребята.
Он зашагал по снегу – штаны болтаются на плоском заду. Откуда в нем столько злобы?
Два стрелка подхватили меня под руки и повели вслед за кружочком. Московская резервация вновь распахнулась перед глазами. Здесь была небольшая возвышенность, и погибший город был отчетливо виден. Даже за тем, что уцелело и было заметно в свете луны, можно представить все величие и великолепие бывшей Москвы. Москва! Марина! Марина – Москва. Мне грозят пытки, смерть, а я думаю о тебе…
– Не спи.
Удар автоматного приклада в бок был чувствителен. Я ускорил шаг.
Небо светлело. Недалеко до рассвета.
Впереди показалась дремлющая на путях дрезина. Кружочек дошел до нее и замер в нелепо-героической позе – сложив руки на груди.
– Исаак, проверь, – обратился он к одному из стрелков, плотному здоровяку с окладистой бородой со следами седины.
Исаак поковырялся в моторе; дрезина, отрыгнув черный дым, затарахтела.
– Все в порядке, начальник, – низким голосом сообщил стрелок.
– Поедем я, Исаак и, – кружочек неприязненно взглянул на меня, – и этот. – Вы, ребята, – обратился он к остальным стрелкам, – двигайте обратно к воротам. Пожрите тварки, сыграйте покамест в картишки. Да, и вызовите Тарковского, пусть отгонит локомотив в депо.
На дрезине два металлических кресла, на одно из которых уселся кружочек, второе он знаком приказал занять мне.
– Садись, не бойся, жопу не отморозишь, – сказал он, сплюнув на снег густую слюну. – Она у тебя жирная.
Ага, еще один «бзик» начсводотряда – он, похоже, стесняется своей тощей задницы, на которой так нелепо отвисают форменные штаны.
Исаак уселся на металлический пол рядом с мотором.
– Трогай.
Дрезина взревела и поехала, перестукивая колесами, – сначала медленно, затем быстрее. С уклона она разогналась так, что ветер засвистал в ушах, и стало трудно дышать.
– Хорошо! – крикнул кружочек, захлебываясь воздухом. Я до боли в костяшках пальцев вцепился в кресло, наклонил голову к коленям, чтобы свободнее было дышать.
Уклон мало-помалу выровнялся, скорость упала. Я распрямился; мы небыстро ехали мимо обледенелых бетонных коробок, мимо парков, ставших лесом, мимо автострад, запруженных трупами машин. Знакомая картина… Там, с возвышенности, укутанная предутренней дымкой, мертвая Москва выглядела гораздо привлекательнее, чем здесь, из самого ее нутра. В пустой глазнице окна одного из домов, кажется, блеснули очки на носу какого-то мародера. А ну, жахнет сейчас из винтовки?