Губы Грея скользнули по ее руке, и тело Барри охватило жаром. Руки и ноги вдруг разом отяжелели, зато в животе внезапно образовалась какая-то странная пустота. По коже поползли мурашки, проворно разбегаясь по всему телу, от макушки до кончиков пальцев.
Барри решительно встала.
– Если ты рассчитываешь, что я буду спать с тобой, можешь забыть об этом. Поэтому говорю об этом сразу, чтобы избавить тебя от неловкости. А то потратишь столько усилий, и все зря. Будет обидно.
– Меня не так-то легко смутить. Но все равно спасибо. Кстати, насколько я понимаю, слово «спать» ты употребила в переносном смысле, так?
– Думаю, ты меня понял.
Какое-то время Грей молча разглядывал ее.
– Понял-то понял, только я не помню, чтобы я тебя об этом спрашивал.
– Это точно, не спрашивал. И не спросишь. Впрочем, как и в первый раз.
– А мне и не нужно было.
С этим человеком бессмысленно спорить. Тогда, в Вайоминге, он действительно пальцем о палец не ударил, чтобы ее соблазнить. Так с чего Барри решила, что он собирается сделать это сейчас?
– Я иду в душ, – пробормотала она. Подобрала сумочку и оскорбленное достоинство и вместе с ними скрылась за дверью ванной.
– Кстати, однажды меня рисовали.
– Разрисовывали? Тебя?
Барри вышла из ванной в одном пуловере и трусиках. От нее исходил аромат мыла и влажной кожи, кусочек которой ему удалось разглядеть, когда она, скользнув под простыни, стащила с себя пуловер. Сам Грей, усевшись на единственный стул, нес вахту возле окна, время от времени раздвигая жалюзи и сквозь щелку разглядывая улицу. При этом он изо всех сил старался не думать о том, что почти голая, благоухающая свежестью Барри Тревис находится на расстоянии вытянутой руки.
– Не разрисовывали мое тело, а рисовали, – уточнила она. – На холсте. Я позировала обнаженной. Одному знакомому художнику.
– И как ты до этого докатилась? Осталась без гроша?
– Вовсе нет. Я тогда училась в колледже, была по натуре бунтаркой, и мне страшно хотелось выкинуть какой-нибудь фортель, который бы наверняка шокировал родителей. Он сказал, что ищет натурщицу, и я подумала, какого черта? Тем более он пообещал, что в студии будет тепло.
– И как все прошло? – поинтересовался Грей.
– Оказалось, что это не студия, а какая-то крысиная нора на чердаке под самой крышей, воняющая красками и немытым художником. Он дымил, как паровоз, потягивал дешевое пойло и постоянно капризничал, как какая-то примадонна.
– А как картина?
– Отстой. Я поинтересовалась, куда подевались кое-какие части моего тела. Он принялся втирать, что глаза ему, дескать, затуманила любовь. Как раз завяз на середине тирады, когда мне все это надоело – словом, я собрала одежду, и только меня и видели. Но в одном он не обманул – в студии и впрямь было тепло.