Она запрокинула голову, пытаясь запечатлеть в памяти совершенную красоту цветущего миндаля среди зыблющегося золотого моря, и вдруг картину нарушило нечто далеко не столь прекрасное. Не кто иной, как Лион Мёрлинг Хартгейм, собственной персоной осторожно шагает меж нарциссов, коренастую фигуру защищает от холодного ветерка неизбежное немецкое кожаное пальто, солнце отсвечивает в посеребренных сединой волосах.
– Ты застудишь почки, – сказал он, снял пальто и расстелил на земле подкладкой кверху, так, чтобы они оба могли сесть.
– Как ты меня отыскал? – спросила Джастина, передвигаясь на край, подбитый коричневым шелком.
– Миссис Келли сказала мне, что ты поехала сюда. Остальное несложно. Шел, шел – и нашел.
– И воображал, наверное, что я одурею от радости и кинусь тебе на шею?
– Ну и как? Рада?
– Верен себе – вечно отвечаешь вопросом на вопрос. Нет, я не рада тебя видеть, Ливень. Я думала, что сумею от тебя отделаться.
– Не так-то просто отделаться от хорошего человека. Как ты живешь?
– Нормально.
– Оправилась от всего, что было?
– Нет.
– Что ж, этого следовало ждать. Но я начал понимать, что, раз уж ты от меня отказалась, гордость нипочем не позволит тебе сделать первый шаг к примирению. А у меня, herzchen, хватает мудрости понять, что гордость – не лучший спутник одинокой жизни.
– Не воображай, будто ты выставишь ее за дверь и займешь ее место, Лион, предупреждаю, в качестве спутника жизни ты мне не нужен.
– Ты мне тоже больше не нужна в этом качестве.
Этот мгновенный, без запинки, ответ раздосадовал Джастину, но она изобразила на лице облегчение.
– Честно?
– А иначе неужели, по-твоему, я вытерпел бы такую долгую разлуку с тобой? В этом смысле ты была для меня временным увлечением, но я по-прежнему дорожу твоей дружбой, и мне тебя не хватало как близкого друга.
– Ох, Ливень, и мне тоже!
– Вот и хорошо. Значит, как друга ты меня принимаешь?
– Конечно!
Он откинулся на пальто, заложил руки за голову, лениво улыбнулся Джастине.
– Сколько тебе лет, тридцать? В этом несуразном костюме ты больше похожа на девчонку. Может быть, для чего другого я тебе и не нужен, Джастина, но уж как судья и советник по части умения одеваться просто необходим.
Она засмеялась.
– Признаться, в те времена, когда ты в любую минуту мог ко мне как с неба свалиться, я больше следила за своей наружностью. Но если мне тридцать, так и ты уже не юноша, тебе, должно быть, все сорок, не меньше. Теперь разница уже не кажется такой огромной, правда? А ты похудел. Ты здоров, Лион?
– Я ведь не был толстым, только плотным, потому от вечного сидения за письменным столом и не раздался вширь, а, наоборот, усох.