А реальность такова, что просторная, по-деловому и с некоторым даже вкусом обставленная комната, недавно ещё казавшаяся резиденцией большого казачьего чина, в лунном сиянии выглядела как заурядный кабацкий притон для устроения оргий с продолжением. Пропали куда-то и дневной, сияющий на солнце лоск, и правильный, даже казавшийся в обличающем свете излишним порядок, и мобилизующая строгость, и по-военному неприхотливая достаточность обстановки. Опрокинутый штоф чудом балансировал на краю стола готовый вот-вот рухнуть вниз от малейшего дуновения сквозняка. Он испускал последние, редкие слёзы-капельки на полуобглоданный остов поросёнка, который валялся на полу возле стола в окружении домашних солений и прочей снеди. Всё это могло бы ещё хрустеть, пахнуть и вызывать слюноотделение у видавших виды гурманов, но ныне стало пригодным лишь на харч бродячим псам. Статные кресла, привыкшие согревать пятые точки героев по серьёзным державообразующим поводам, довольствовались теперь незавидным и даже весьма постыдным положением ножками вверх. Цветные полотнища, украшавшие собою титульную стену комнаты, будучи сорванными со своих древков валялись теперь на полу словно юбки лихой танцовщицы, сбросившей с себя одежды в безумном неистовстве танца. Огромная барская кровать в дальнем тёмном углу комнаты взъерошилась, вздыбилась покрывалами, перинами и подушками, как водная стихия, застигнутая волшебной кистью Ивана Айвазовского в миг кульминации бушующего шторма. На кровати, щедро разбросав конечности вдоль и поперёк, распласталось обнажённое, если не считать правого, самого пахучего носка, тело его высокопревосходительства, мнимого диктатора всея Великия, Малыя и Белыя России господина казачьего полковника.
Можно было подумать, что совсем недавно здесь прошёл бой – неслыханная по своей беспощадности рукопашная схватка не на жизнь, а не смерть в лучших традициях индийского кино. Если бы не присутствие ещё одного обстоятельства, которое всё объясняло и ставило все точки над «i». Обстоятельство это возлежало на той же кровати рядом с полковником, но не спало вовсе, а бесстрастным немигающим взглядом смотрело в потолок. Неизвестно какие думы жили и вершили свою страшную работу в его голове, но встреча с этим взглядом накоротке не только в ночном мраке, но и в живом свете солнечного дня не сулила бы никакой, даже самой стойкой психике ничего кроме содрогания и лёгкого помешательства. Наконец обстоятельство это поднялось с кровати и направилось к настежь раскрытому окну, сквозь которое в комнату неудержимым, стремительным потоком лился лунный свет. По мере выхода из тени оно постепенно обретало тонкие черты и мягкие округлые формы прекрасно сложенной и магнетически устроенной черноволосой женщины, той самой юной певуньи, что так неожиданно и вместе с тем так закономерно прервала своим, с позволения сказать, искусством обед полковника с есаулом. Подойдя к окну, она какое-то время молча всматривалась немигающим взором в серебряный диск ночной владычицы, потом оглянулась к кровати, прислушалась к мирному, безмятежному храпу и, убедившись в крепости цепких объятий Морфея, овладевших полковником, взобралась на окно, вспорхнула птицей и растворилась в неоновом сиянии.