В медный таз плюхнулся очередной кроваво — волосяной сгусток.
— Вот так… ладненько… пей, — к губам прижался край глиняной кружки, и Себастьян послушно сделал глоток.
Питье было…
Кислым? Горьким? Перебродившим явно… и острым запахом плесени.
— Пей, будет он мне тут носом крутить, — тяжелая ладонь ведьмака легла на затылок, не позволяя отстраниться. — Давай… за матушку… за батюшку… за родню свою… по глоточку…
Аврелий Яковлевич или издевался, или заботу проявлял, но забота его во многом была сродни издевке. Себастьян глотал питье, которое с каждым глотком становилось все более омерзительным.
И сквозь сладковатый запах ныне отчетливо пробивался крепкий дух падали.
— Вот молодец, а теперь зубы стисни и терпи… сколько сможешь, столько и терпи.
Себастьян подчинился.
Он чувствовал, как ведьмаковское зелье растекается по желудку, по кишкам, как обволакивает их густым, будто масляным слоем. На мгновенье ему стало почти хорошо.
А потом плохо.
Так плохо, как не было никогда в жизни…
— Вот так… правильно… — густой бас Аврелия Яковлевича причинял невыносимые мучения, и Себастьян хотел бы попросить ведьмака помолчать, но для того пришлось бы выпустить тазик.
Его не рвало — его выворачивало наизнанку.
И эта изнанка была утыкана черными крючками…
— Терпи, — Аврелий Яковлевич поднес вторую кружку. — Эту дрянь вымывать надобно… ничего, ты у нас парень крепкий… Агафий, попридержи князя…
Агафий попридержал.
Чтоб его…
Когда Себастьян открыл глаза, светило солнце.
Ярко так светило. Пробивалось сквозь кружевную занавесочку, ложилось кружевом же на широкий подоконник, на листья герани, на белоснежную подушку… Себастьян закрыл глаза.
Он лежал.
Определенно лежал. На спине. Пряменько… и руки на груди скрещены, точно у покойника. Мысль эта категорически Себастьяну не понравилась. Он попытался пошевелиться, однако понял, что не способен.
А что если и вправду за покойника приняли?
Отравили… лечили… а лечение такое, что почище отравы в могилу сведет… вот и…
Нет, если бы в могилу, то лежал бы он не в кровати, а в гробу… да и одеялом навряд ли укрывать стали бы. В гробу да с одеялом неудобно.
Мысль показалась здравой и даже вдохновляющей. И Себастьян вновь глаза открыл. Солнце было ярким, а из приоткрытого окна приятно тянуло сквознячком. Он осознал, что, верно, лежит давно, оттого и тело затекло, занемело. Под пуховым одеялом было жарко, и Себастьян вспотел.
От пота шкура чесалась.
Или не от пота?
— Живой… — раздался над головой знакомый голос, преисполненный удовлетворения. — Эк ты, князюшка, везуч…
Припомнив вчерашний вечер, Себастьян согласился: и вправду везуч, только везение это какое-то кривое.