Может быть, он уж слишком перегибал палку, не позволяя остальным дионновским детям — вечно страдавшим насморками и бронхитами от плохого питания — поиграть с крошечными забавными новыми сестрицами?
И не проявлял ли наш милейший доктор чрезмерную мнительность по отношению к мамаше Дионн? Он наряжал ее в маску и хирургический халат — каждый раз, как она приходила полюбоваться своим чудесным потомством. Кто же, в конце концов, рисковал жизнью, производя их на свет? Чьи они, в сущности, были дети?
Но у доктора Дэфо было каменное сердце. Он знал, что невидимая струя микробов от их собственной мамы Дионн может убить их так же просто, так же быстро, как страшная зараза, выдохнутая на них злейшим врагом.
Дэфо в данном случае был только воплощением новой, всесильной науки — не черствой, не бесчеловечной, но мягко командующей: Дети должны жить!
Это, и только это, давало нашему маленькому, седому, вечно усталому доктору энергию двигаться вперед. Сознание этой мощи, которая настолько же велика и прекрасна, насколько нова в летописях человечества, давало ему то бессознательное чутье, с помощью которого он поддерживал мерцающие огоньки жизни пяти феноменальных сестер. Потому что они и теперь еще были полуумирающими. Бывали дни, когда даже могучая, ультранаучная фабрика кислородных коктейлей не могла раздуть их угасающее дыхание и дать им силу для нового приема пищи. Они лежали совершенно недвижимо, и приходилось с научной честностью отмечать в картах их состояние, как «летаргическое». И Дэфо вновь прибегал к старому спасительному средству — демоническому рому.
— Он им, видимо, очень нравится, — говорил он, посмеиваясь, репортерам. — Они прямо лакают его. Они сами высовывают язычки, когда наступает час выпивки и закуски.
Он уверял, что хороший ямайский ром действует на них просто поразительно.
Он не спускал с них зоркого любовного взгляда, не заботясь о том, научно это или не научно, а только спрашивал себя:
«Как это подействует на моих деток?»
Когда им исполнился месяц, эти пять маленьких мошенниц уже распивали между собой все шестьдесят унций женского молока — в двенадцать раз больше, чем они в силах были проглотить на заре своей жизни…
Через пятьдесят дней после того отчаянно плохого момента, когда все они вместе весили меньше десяти фунтов, они могли уже похвастать двадцатью фунтами на всю пятерку, удвоив вес втрое больше, чем это, в среднем, полагается нормальному младенцу.
В те страшные июньские дни Дэфо говорил репортерам, что только через два месяца сможет сказать определенно, будут ли младенцы жить. Теперь был август. Жизнь в них била ключом, и лишь одно было серьезное огорчение — безобразная, печеночного цвета, быстро растущая кровяная опухоль на правом бедре у Марии… Ах, если бы можно было достать где-нибудь специалиста, с радием… Но это было почти неосуществимо…