— А ну, стой!- прикрикнул я, схватив в руки шайку, наполненную водой. — Стой, а то так и огрею!
На всякий случай я привстал и уперся головой в низкий потолок.
— Кто ты есть, шкура? Говори!- повторил старик. Он весь трясся, точно в лихорадке.
— Ого!- сказал я спокойно. — Гауптман, оказывается, прав. «Знаем мы этих тихих,- говорил он. — Все они притворы».
Но я увлекся и чуть не переиграл. Кольчугин был, видимо, скор на руку. Тяжело сопя и не спуская с меня воспаленных глаз,он подался влево,нагнулся, и в руке у него оказался внушительный колун с длинным топорищем.
— Вмиг порешу и себя сгублю!Я смерти не боюсь.Но прежде тебя в печи сожгу вместе с потрохами. Раскрывайся, стерва!… — Он поднял колун и ступил на первую ступеньку.
— Хватит! — строго прикрикнул я. Пора было играть отбой.- Довольно! Раскроюсь… «Как лес ни густ, а сквозь деревья все же видно»… А то и в самом деле подеремся в бане, как дурни, да еще голые.
Старик вздрогнул всем телом, опустил руки, колун со стуком упал на деревянный пол. Голова Кольчугина опустилась на грудь.
— Я такой же,как и ты и твои сыновья, советский человек, а не предатель…- сказал я, спускаясь вниз.
Кольчугин молчал, смятенный и подавленный. Потом он тяжело опустился на ступеньку и уставился широко раскрытыми глазами в одну точку. Он заплакал. Беззвучно заплакал, дергая плечами и глотая соленые слезы.
Я скатился вниз, бросился на пол, опустился на колени перед стариком и взял его руки в свои. Боль сжала сердце. Я проклял себя в ту минуту за свою нелепую выходку. Ведь можно же было объясниться иначе, без всяких фокусов! Черт меня дернул…
— Прости, Фома Филимонович! Прости, дорогой! Обидел я тебя…
Он высвободил руки и положил их на мои плечи.
— Чего же ты молчал?- тихо проговорил он своим прежним голосом.-Ведь могла беда стрястись,непоправимая беда! Укокошить мы могли тебя. Все готово было…
— Знаю, все знаю.
— Откуда? — удивился Кольчугин.
— От верного человека.
— А пароль как узнал?
— От него же.
— Кто же он?
— Мой помощник… Это длинная история, потом расскажу. Он в лесу, связан с командиром партизанского отряда и с курьером вашим, лесником. Теперь сообща будем действовать…
Фома Филимонович встал, посмотрел на меня в упор, не мигая, и губы его раскрылись в улыбке. Он улыбался, а под ресницами еще серебрились слезы. Я обнял его и расцеловал.
Взволнованный, он расправил плечи, прошел в предбанник, откинул цепочку и защелку. Я сообразил, в чем дело: он хочет, чтобы дверь была не заперта.
Вернувшись, он схватил веник, угрожающе потряс им и приказал:
— А теперь полезай наверх! Лезь и ложись! Уж я покажу тебе сейчас, как у нас чешут спины. Ох, и знатно я тебя отделаю!…