Я скатился по ступенькам в подвал, шагнул в открытую дверь и попал в мощные объятия Криворученко.
Как и в первый раз,горела лампа,но стол был уже накрыт, и за ним восседал причесанный, в чистой рубахе Фома Филимонович. Пахло чем-то вкусным.
Я высвободился из лапищ Криворученко и спросил:
— Сколько времени тебе надо, чтобы вернуться в лес?
— А что случилось?- в свою очередь спросил он бледнея.
— Надо немедленно передать радиограмму. Когда очередной сеанс?
— В двадцать три тридцать,- ответил он.- Но мы можем вызвать наших и раньше. А что такое?
— Напишу — прочтешь,- коротко ответил я и сел за стол, чтобы составить шифровку.
Таня и Фома Филимонович растерянно смотрели на меня, предчувствуя что-то необычное.
— А вы раньше посмотрите, что вам сообщают,- спохватился Семен и полез в карман.
— Давай!- бросил я.
Криворученко подал свернутую бумажку размером со спичечную наклейку, густо исписанную бисерным, но очень разборчивым почерком радиста. Я прочел:
1. Оставление группы «К» и ее доукомплектование санкционируем.
2. Известный вам Константин полностью реабилитирован, представлен правительственной награде, находится отпуску на родине.
3. Вас проверяют,но вы не беспокойтесь. Радист Курков явился повинной, во всем признался. Его имени дана радиограмма благополучии вашей семьи.
Я не мог вымолвить ни слова. Черт возьми, как я не догадался? Ведь это так просто! Вот и разгадка «семьи».
Не знаю, каким было мое лицо, но, очевидно, необычным, так как друзья не на шутку перепугались. Столбняк, сковавший меня, длился недолго — всего несколько секунд. Я быстро пришел в себя, вскочил, расцеловал Семена, за компанию Таню и Фому Филимоновича и крикнул:
— К черту телеграмму! Никакой телеграммы!
— Я же говорил тебе, душа моя,- важно напомнил Фома Филимонович,- что все обойдется. Вот и обошлось.Нет, сердце у меня- вещун!Ну-ка, внучка, спроворь закуску.
Таня вытащила из-за топчана большой противень с двумя зажаренными тетеревами.
— Вот они где,голубчики!-воскликнул я.-То-то я принюхиваюсь,принюхиваюсь… Как же они залетели сюда?
— Дедушка приманил,- сказала Таня.
Милым движением она перекинула русую тугую косу за плечо, подошла к Фоме Филимоновичу и, смущенно улыбнувшись, прижала его голову к себе.
Старик обнял внучку, гладил ее руки. Видно, крепко любил он ее, любил с особой, трогательной нежностью.
Фома Филимонович отпустил внучку и рассмеялся. Смех у него был рассыпчатый, добрый.
— Приманил не приманил, а маленько сплутовал,- сказал он.- Гауптман чуть-чуть просчитался. Уложили-то не четырнадцать, а шестнадцать штук. Вот я двух и приволок домой. Грех небольшой…