— Так. Шабанов, значит?
— Шабанов Григорий Ефимович.
Капитан полистал папку, отложил. Не читал, просто так листал. В груди у Марии тревожно заныло.
— Можно с ним повидаться? — спросила, превозмогая дрожь.
Капитан покусал обветрелую губу. Поднял взгляд на Марию.
— Напрасно вы ехали. Да еще с ребенком. Зима… Да, такие вот обстоятельства. Шабанова пришлось вернуть в колонию. За нарушение режима, злостное нарушение.
— Как же так? Значит, здесь его нет?
— У нас пробыл два месяца в общей сложности, и за это время несколько нарушений… Ну… сами понимаете, строго у нас.
— Что же… что он сделал?
— Дважды — пьянка в общежитии, на третий раз и драка. Нанес телесные повреждения активисту бытового совета.
Мария посмотрела на сумки с гостинцами.
— Он писал, что работает хорошо. Что квартиру найдет для нас, пока мы гостим…
— Работал хорошо, этого у него не отнимешь. Да в том и беда, что некоторые, пока под конвоем, — хороши, а свободу без водки не могут представить. Он и дома пил много? — Мария кивнула. — Одним словом, стройке нужны рабочие, хулиганам место в колонии. Но вы-то за что мучаетесь! В такую даль, с ребенком, эх… Вот что. Останетесь до завтра, отдохните, место найдется в комнате приезжих. Зима-то вон как крутит.
— Какой уж отдых. Мы поедем.
— Ну хоть отогрейтесь. Чаю можно организовать. Мальчик совсем промерз.
Капитан и Мария посмотрели на Витю. За все время он как сел, так и не шевельнулся, слушал.
— Мы с мамой поедем домой, — сказал Витя и сполз со стула.
У дверей Мария обернулась:
— Скажите, а нельзя ли оставить кому-нибудь продукты? К кому не приезжают? И кто не пьет…
— Кто не пьет, тому денег на все хватит. А вам на обратном пути тоже есть надо.
— До свиданья. Пойдем, Витенька.
Лет, может, сорок назад на воровском и обывательском жаргоне такая спецмашина называлась «черный ворон». В черный цвет ее красили, что ли? Или потому, что «черный ворон» — недобрая примета? Со временем колонийский режим помягчал, и в жаргоне для спецмашины другое нашлось имя, фамильярное— «воронок».
В глухом кузове «воронка» было их двенадцать: десять возвращенцев с «химии» да двое перворазников, молодых хулиганов. Эти сперва робели, ежились. Но глупое самолюбие скоро заставило притаить страх перед неведомой еще колонией, юнцы забодрились, зарисовались отчаянными и отпетыми — нам, дескать, ничто не в диковинку. Болтали громко, просили зачем-то у безмолвного конвоя закурить, смеялись вымученным своим шуткам. Была их фанаберия не к месту, некстати, и всем они надоели. Сидевший рядом с Шабановым вор Ошурков бросил, ни к кому не обращаясь: