— А то, что уже двадцать пятого апреля в Токио знали не только о его прибытии, но и о том, как он расквартировался. — Белый снова посмотрел на реку. — И каким образом им доставили сведения, если шёл ледоход?
Семён Петрович обмахнул рукавом лицо, подошёл поближе.
— На джонке. Я тебе, Владимирыч, больше скажу. Знаю, откуда китаёзам отвезли весточку.
— И откуда? — недоверчиво спросил Белый.
— Отсюда, — Картавкин кивнул на темнеющий песок. — Вот с этого самого места. И не удивляйся. К Благовещенску во время шуги ни одна лодка не пристанет. Её мгновенно разобьёт, либо о пристань, либо о камни. Потому во время ледохода ходи плавают либо ко мне, либо к Зазейской, где переправа. А там пристань порушило ледоходом, вот и выходит, весточка через нашу станицу ушла.
— И много рисковых китайцев есть, чтобы между льдинами через реку идти?
— Не очень. Но имеются. Тут опыт требуется. И характер. А у них ещё, плюс ко всему, голод. Он сильней всего толкает. Месяц без еды посидишь, никакой лёд будет не страшен.
— Так. Давай прикинем. — Белый опустился на лестничное бревно. Картавкин присел рядом. — Десятого полк прибыл в город. Суток двое им понадобилось разместиться. Плюс сутки на сбор полной информации об офицерском составе полка. С китайской стороны требуется суток пять, чтобы информация поступила в Токио. Плюс суток двое, пока она дошла до нашего агента. Выходит, неделя, с двенадцатого по двадцатое. Вот тебе, Семён Петрович, и задача: вспомнить, кто из китайцев и кто из наших побывал у тебя в эти дни.
Картавкин махнул рукой по лысине:
— Подумаем. Вспомним. С ходями проще. Их по пальцам пересчитать можно. А вот с нашими… Тут столько народа толклось. И Кузьма Бубнов. И от Мичурина приезжали. И полицмейстера нашего, Киселёва, людишки тёрлись.
— А Бубнов зачем приезжал? — спросил Белый.
— Понятно — за овсом. Он, почитай, его у всех по берегу скупает.
— И почём?
— Семь копеек за пуд. — Картавкин с силой потёр шею. — Честно говоря, я бы с ним никаких дел не имел. Но полицмейстер, будь оно всё неладно, пристал словно лист банный: продавай ему, и всё тут. Второй год коммерцией занимаюсь. Себе в убыток.
— Отчего ж в убыток? — Белый попытался скрыть усмешку, но атаман её разглядел.
— Ой, будто сам не знаешь? Ты же вчера в казармах был? Был. И про цены они тебе рассказали. У нас покупает по семь копеек, а продаёт-то по шестьдесят! А куда выручка? То-то!
— Бубнов может быть, — Белый решил использовать словарный запас атамана, — «тем человеком»?
— Нет, — уверенно мотнул головой Семён Петрович. — Себе в карман положить дармовую копейку завсегда положит. Не постыдится. А вот продать Отечество — нет. Он хоть и молоканин, а всё же веры христианской. Для него измена смерти подобна.