— Рейн. Николай Готлибович Рейн. Капитан второго ранга, «Лена».
— Так… Интересно…
Макаров какое-то время помолчал, как будто собираясь с мыслями, которые получили вдруг новый, неожиданный ход. Коротко взглянул на Руднева из-под слегка нахмуренных бровей… Затем быстро, почти скороговоркой продолжил:
— Понятно, что Николай Карлович артурцев предложил. Он их знает прекрасно… И я знаю. И то, что «Баян» — становой хребет третьего крейсерского отряда тоже прекрасно понимаю… Но Эссена с «Цесаревича» я все одно не переведу, не просите. Мне он нужен там.
Да, кстати! Расскажите-ка нам всем поподробнее, Всеволод Федорович, о том деле с «Идзумо», когда тот «Аврору» чуть не утопил. И как «Ослябю» встречали, тоже напомните. Представление на Владимира я ему тогда подписал, но вот, боюсь, не все здесь сидящие подробности знают…
Примерно минут через двадцать Макаров звякнул колокольчиком. Дверь отворилась, и вошедший лейтенант Дукельский услышал очередное указание комфлота: «Георгий Владимирович, любезный, вызовите к нам сюда командира „Лены“, это срочно»…
* * *
Кавторанг Рейн вернулся на борт своего вспомогательного крейсера после утреннего совещания в штабе флота в слегка «разобранном» душевном состоянии. Причин было несколько. Начать хотя бы с покушения на Вирена. Кулуарные мнения офицеров о многом заставляли призадуматься. Достаточно сказать, что Эссен прямо заявил, что «Роберта, скорее всего, забили собственные же матросы, и о том, что так может кончиться, я его предупреждал. Но покойный тогда только отмахнулся…»
Мнение Эссена разделяли многие, достаточно упомянуть Григоровича, Зацаренного, Грамматчикова и Щенсновича. Хотя, по-правде говоря, для Николая Готлибовича, в принципе было непонятно, как можно относиться к нижним чинам, как к крепостным холопам, тем более, что само крепостное право-то уже давно стало историей. Чего-чего, а у него подобных проблем не возникало. Наказывать, и строго, за глупость и разгильдяйство, а так же неумеренность в величании Бахуса, матросов, да и не только, ему приходилось. Но, на то и служба, чтоб ее справно нести.
Да и то, после того как приходилось накладывать на кого-нибудь взыскание, ему самому всегда было неуютно, не по себе. Да, да! У лихого и отчаянно храброго Рейна был один душевный недостаток. Если можно так назвать совестливость. Он терпеть себя не мог, если приходилось доставлять кому либо неприятности или боль случайно, или не дай Бог, хотя и за дело, но больше, чем этого требовала служебная необходимость. А поскольку характер у него был взрывной, такое пару-тройку раз случалось.