– А там, на правом фланге, как будто намечается успех, – встречает меня полковник Панфилов. – Вы слышали «ура»?
– Простите, это мы нашумели… Оба орудия уже на тыловой позиции. Указывайте цели!
– Теперь бейте по их батареям. По той горной, впереди, и по гаубицам, что в направлении на скалу. Здесь австрийцы засели в мертвом пространстве; с фронта мы будем бить их ружейным и пулеметным огнем, были бы патроны. Можете помочь нам доставлять их из парка? Иначе не продержимся.
– В моем распоряжении парки всего дивизиона. Я эшелонирую их до местного парка, они галопом будут доставлять вам все, без перерыва. Пойду распорядиться.
– А потери? Моих два нижних чина убиты и один ранен, по-видимому, смертельно. Но я в отчаянии: убит мой младший офицер, почти ребенок – князь Церетели… Что я скажу его матери?
– Я его представлю к Георгию… вместе с командиром 13-й роты. Он тоже убит – четвертый сын командира дивизиона Кавказской гренадерской бригады… все они убиты. Он ездил на две недели жениться, и вот теперь…
– Что тут такое? Вы уходите на тыловую позицию? – спрашивает меня неожиданно выросший как из-под земли штабной. На нем чистенькая шинель и все с иголочки. «У меня приказ начальника отряда генерала Май-Маевского расстреливать всякого, кто сойдет с позиции».
– Прикажете вернуть австрийцам мои орудия? – спрашиваю опешившего штабного.
– Но у меня приказ… Я начальник штаба корпуса!
– Оставьте его, – кричит издали полковник Панфилов. – Это герой, я представляю его к Георгию за спасение батареи и личное руководство в атаке, которой он восстановил положение у нас на правом фланге, когда австрийцы сбили нас с позиции и захватили батарею.
На батарее меня ожидало новое горе: убит наповал мой верный трубач. Стакан разорвавшейся гаубичной шрапнели ударил его между лопаток, и он свалился без единой раны, без единого вздоха. Он был также любимцем всей батареи. Ему на месте вырыли могилу, поставили белый крестик с надписью и убрали холмик цветами… Там он лежит до сего часу.
Бой длился без перерыва три дня и три ночи. Даже под Варшавой я не слышал такого ружейного огня. Парки летали галопом, едва успевая подавать ящики, которые мы поднимали на руках на гребень и распределяли по ротам. Мы все время били по обеим батареям ураганным огнем, заставляя их оставить в покое наших стрелков. Проливной дождь не мог загасить бешеного огня. К концу боя все великолепные чинары на гребне стояли голые… Солдаты ободрали кору, чтоб накрываться ею от дождя… Многие деревья были срезаны пулеметным огнем.
На четвертые сутки противник исчез. Перед нашими окопами окровавленные тела устилали землю в пять рядов. Между ними расхаживал полковой священник, неистово ругая санитаров, которые, не заботясь о раненых, выворачивали им карманы.