Накануне, проезжая по железной дороге между Лугой и Петербургом, встретился я с молоденькой барышней, ехавшей со станции Серебрянки в Новгородскую губернию к отцу. Она кушала домашние бутерброды и обгладывала крылышко жирной курочки, держа на коленях прехорошенькую таксиньку, которая наконец вырвалась и, подвизгивая и бряцая блестящей цепочкой, бросилась ко мне: видимо, она чувствовала, что у меня была когда-то такая же. Мы разговорились, лед между нами растаял. Неожиданное появление моего товарища по корпусу, который поместился между нами и завязал разговор, помешало дальнейшему; лишь когда она вышла на платформу, мы обменялись с нею прощальными взглядами. Я больше с ней не встречался, но у меня осталось убеждение, что и для меня открыты двери для счастья любить и быть любимым и что мне нечего бояться неудачи.
Забаве час, а делу – время.
Первое время служба оставляла нам досуги, по крайней мере по вечерам. Временами удавалось посещать Императорское Географическое общество, куда нас с Басковым записали членами по рекомендации Н. А. Богуславского и А. И. Мушкетова, благодаря чему я получил доступ к драгоценным источникам библиотеки общества. Аудитория под председательством маститого Семенова-Тянь-Шанского постоянно была полна и вызывала глубокий интерес. В моей памяти врезалось особенно несколько сообщений. Уже тогда узнал, какой натиск ведут С. Ш.[66], пытаясь подчинить своей торговле даже отдаленную Якутскую область и открыто спаивая туземцев.
С детства копивший копеечки для путешествий по следам Миклухо-Маклая, скромный преподаватель географии повествовал о своих путешествиях среди туземцев Австралии и о возмутительном отношении к ним белых, иллюстрируя свои рассказы садическими открытками, изображавшими убийства несчастных туземцев. Помню одно сообщение о Парагвае, где говорилось, что «нынешним прогрессивным правительством этой отсталой страны решено распродать иностранцам обширнейшие земли на запад от реки, чем положено начало новой эре». Уже много позднее присутствовали мы на лекции Амундсена, который по возвращении из южных полярных стран читал сообщение на английском языке, но так ясно и выразительно, и при том сопровождая его такими чудными картинами, что привел всех в восторг.
Как-то раз С. Ф. Ольденбург захватил меня на сообщение его академической секции. Я никогда не бывал на подобных заседаниях и в своем гвардейском мундире был единственным в группе ученых.
Первым вопросом был доклад приват-доцента Бертельса о полуистертой надписи на монете, найденной близ Самарканда. В длинной диссертации молодой ученый раскрыл целую картину среднеазиатской торговли времен расцвета Самарканда; причем, по его мнению, найденная монета была предназначена исключительно для обращения вне города. В разгаре конференции влетел высокий сухой старик с резкими манерами и живыми черными глазами. «Это Радлов», – успел шепнуть мне С. Ф. В одну минуту Радлов опрокинул всю систему Бертельса, заявив, что это стертое слово было «в» Самарканде, а не «вне» Самарканда, чем глубоко огорчил своего коллегу, хотя и вызвал общее одобрение.