Но вот Гиро проводит смотр войск напротив Карлтон Гарденс. Как знаменосец, я стою немного впереди моих товарищей, прямо перед ним. Нас разделяют от силы несколько метров. Я знал, что он был в плену, знал подробности его побега из плена, но я также знал, что, принадлежа к антинемецкой фракции в правительстве Виши, он в то же время разделял мнение тех, кто считал де Голля авантюристом с политическими амбициями.
Гиро стоял с рассеянным видом, уныло повисшими усами и заметно выступающим вперед животом - вид его нельзя было назвать впечатляющим. Внезапно его взгляд, до того блуждавший где-то у горизонта, остановился на знамени, которое я держал в руках. Казалось, он проснулся, явно заинтересованный - я понял, что он ищет глазами надпись на знамени. Я представил себе также, что он ожидает прочесть какой-нибудь голлистский лозунг, противный его взглядам. Легкий ветерок овевал знамя. Гиро, как и я, стоявший по стойке «смирно», пытался незаметно подвинуться; его явно раздражало, что он не мог прочесть надписи, а это был по сути дела обычный девиз «Честь и Родина». Я решил не дать ему развеять сомнения и всякий раз, когда он чуть отодвигался в сторону, я тоже незаметно отодвигался, но в другую. И, признаюсь, испытывал от этой игры ехидное ликование.
Офицеры часто служили «затычкой», выполняя разного рода поручения, к которым они не были подготовлены. Как это всегда бывает в военных частях, нас заваливали служебными записками, и работа с каждой из них требовала определенных знаний. Я имел лицензию на юридическую практику и стал выполнять функции адвоката защиты в военных трибуналах, когда судили французских солдат. В большинстве случаев речь шла о каком-нибудь смельчаке, отважившемся дать деру, но это называлось «дезертирством». Еще более, чем о своем авторитете, де Голль заботился о том, чтобы представить всевозможные доказательства соблюдения его движением всех норм республиканского и французского законодательства.
Вместе с де Голлем в Лондоне была Франция, и даже мельчайшие детали должны были свидетельствовать об этом. Так же, как англичане пьют чай в своих садиках, так и всем уважающим себя французам полагалось курить «Капораль».
Обычно судьями назначали лишенных сентиментальности старых офицеров, уже начинающих дряхлеть. В особенности, я запомнил одного офицера, старого вояку, который видел в каждом «обвиняемом» человека психически неуравновешенного, ссылаясь на совсем уж неожиданный аргумент: этот солдат находится в Лондоне, в то время как он мог бы спокойно оставаться во Франции! Эта предвзятость, по меньшей мере неуместная, заставила меня очень серьезно относиться к моим адвокатским обязанностям, и я с пылом и рвением погрузился в пламенные, полные романтики защитительные речи.