Однако ничто не могло поколебать прочность финансовой группы, у которой были обширнейшие резервы, оцениваемые, вдобавок, по консервативной методике. Однако для того, чтобы обеспечить солидную годовую прибыль, все более и более необходимым становилось жесткое управление. Пришлось приступить к смене персонала на самом высшем руководящем уровне. Наконец, последней управленческой команде, куда входили мой сын Давид и мой племянник Натаниэль, удалось проявить себя с наилучшей стороны, как с точки зрения методов работы, так и с точки зрения подбора людей. Что же касается моего племянника Эрика, то он, возглавив САГА, добился немалых успехов. Именно ему пришлось противостоять ударам экономического и монетарного кризиса.
Уверен, со временем Давид и Натаниэль добились бы достойных результатов, соответствующих уровню их работы, и мне остается лишь сожалеть, что национализация лишила их плодов собственного труда.
В тот момент, когда я сошел со сцены, у меня было впечатление, что наша семейная команда, которой я передал бразды правления, через несколько лет сможет воспользоваться плодами тех усовершенствований, что были введены нами, и будет благополучно управлять гармонично выстроенным и действенным организмом, который был уже создан.
Однако через три года банк и все зависимые от него структуры, в том числе и горнодобывающие компании, были национализированы и Ротшильдов заставили их покинуть...
Политик «из конюшни Ротшильдов»
... Густые, насупленные брови волевого человека, вечная сигарета в зубах и постоянная полуулыбка, а в глубине взгляда - легкая ирония, к которой примешивалась нежность.
Вот такой образ Жоржа Помпиду я храню в душе. Он был моим другом и, как принято выражаться, «другом наших друзей».
Мне бы не хотелось говорить больше.
Есть, однако, одно «но». Ротшильд и Помпиду- это старая история, некоторые теперь говорят об этом с удовольствием и с многозначительной улыбочкой. И если бы я промолчал, нашлись бы злые языки, пошли бы разговоры, будто бы нам есть что скрывать.
Рассказывать о своем друге легко, так хочется представить его достоинства и оправдать его недостатки. Но писать о своем друге - занятие небезопасное. Начнешь рисовать его портрет так, как велит тебе сердце, и рискуешь надоесть читателю, попытаешься передать то простое и банальное чувство общности, которое возникает при встрече двух людей, и покажешься мелочным.
А если Фортуна в какой-то момент вознесла друга, о котором вспоминаешь, на пост президента Республики, то приходится пускаться в опаснейшее плавание. С одной стороны, на правом берегу тебя подстерегает толпа зевак, жаждущих анекдотов, потому что только изнанка истории манит их особой привлекательностью «жареного». На левом берегу толпятся батальоны политических противников, которые, пренебрегая официальными портретами, выискивают какой-нибудь изъян в доспехах воина, рассчитывая, что в последний момент им откроется нечто, способное удовлетворить их ревнивое и злобное ожидание.