- Все были такие, не считая подлецов, Лида. А подлецы не в счет. Не на них земля держится.
- Я сейчас подумала, Миша, как непросто, как, наверное, трудно было вот так распорядиться собой ради другого...
- Нет, Лида, не трудно, напротив: чувство святости владеет мной. Поверь. И знаю: окажись на моем месте Степа, он не отступил бы от своего слова ни на полшага... И не раздумывал бы: удобно ему это или неудобно, выгодно или невыгодно... Кощунственно даже думать об этом...
- И ты приехал... - Лида хотела сказать: "чтобы быть рядом со мной", но замолчала, подыскивая какие-то осторожные слова.
- Да. Я приехал в Приреченск совершенно сознательно, чтобы быть рядом с тобой и выполнить все, что обещал Степе.
Лида посмотрела в глаза Нестерову. Они светились правдой. Как и в голосе его - спокойном, негромком, но твердом, так и в выражении карих добрых глаз с темными кружками зрачков, не чувствовалось никакой фальши. Ей захотелось схватить его руку с бело-розовыми пятнистыми следами ожогов и прижаться к ней губами. Каким же действительно прекрасным был ее муж Степан Кольцов, если он сумел найти среди миллионов людей друга, преданность которого беспредельна. Уж истинно сказано: скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты. Но она сдержала свое желание, услышав такое, от чего больно сжалось ее сердце:
- Только знай, Лида, взамен я ничего не потребую от тебя. Мне просто радостно отдать себя делу, которое завещал друг. Пойми, я одинок. Война отняла у Степы жизнь, а у меня веру в женщину, и, возможно, навсегда. Сима, о которой ты знаешь, не дождалась моего возвращения, она выгодно вышла замуж за человека здорового, преуспевающего в науке.
- Когда это случилось? - с участием спросила Лида.
- Два месяца тому назад. Я был уже на пути из Горького в Томск.
- А куда же она девала сестренку Ирину?
- Не ведаю. Но происшедшим доволен. Ясность во всем - вот мой девиз.
- А мама?
- А мама скончалась уже при мне. Дождалась меня и скончалась. Держалась только ожиданием. Разве можно, Лида, сравнить с чем-нибудь любовь матери?
И вдруг плечи Лиды, прикрытые черным платком, вздрогнули. Она вскинула руки, обхватила голову, повернулась лицом к нему и, давясь от рыданий, сотрясавших ее всю, поднялась, шатаясь.
- И у меня горе, Миша... Утонул Тимошка... Поплыл на рыбалку, и оба, с товарищем... - Нестеров отметил далеким отголоском сознания, каким необычным стало ее лицо, охваченное непередаваемым бессловесным мученичеством. Оно излучало что-то такое вечное и завораживающее, что Нестеров встал, как перед святыней.