Сентиментальная лирика о любви (Казакова) - страница 4

на кофточки и на часы.


Не хватало товарища,

чтоб провожал,

чтоб в подъезде

к губам рукавичку прижал.


Долго замуж не брали —

не хватало загадочности.

Брать не брали, а врали

о морали, порядочности.


Мне о радости радио

звонко болтало,

лопотало…

А мне все равно не хватало.

Не хватало мне марта,

подобревшего тало,

теплоты и доверия

мне не хватало.


Не хватало,

как влаги земле обожженной,

не хватало мне

истины обнаженной.


О, бездарный разлад

между делом и словом!

Ты, разлад, как разврат:

с кем повелся – тот сломан.


Рубишь грубо, под корень.

Сколько душ ты повыбил!

Становлюсь я спокойной —

я сделала выбор.


Стал рассветом рассвет,

а закат стал закатом…

Наши души ничто

не расщепит, как атом.

«По счастливой воле случая…»

По счастливой воле случая,

то робея, то грубя,

всем, что есть на свете лучшего,

я поверила в тебя.


Мне и пляшется, и плачется,

и бесстрашны смех и грусть,

словно я в ребячьем платьице

к взрослому,

            тебе,

                       тянусь…


Это чувство не уронено

ни к тщеславью,

ни к рублю.

Я люблю тебя, как родину,

как отца и мать люблю.


Все мне – праздник,

все – по норову,

и —

           бездонней и теплей —

я людей люблю по-новому:

силой всей любви к тебе!

«Я – как девчонка из деревни…»

Я – как девчонка из деревни.

Роса и лес в моей крови.

Поговорим с тобой на древнем,

на грубом языке любви.


На том тяжелом, первобытном,

с шершавым рубленым лицом,

что как по камушку – копытом,

по первопутку – колесом.


Поговорим с тобою молча,

как дым горчащий – из трубы,

как летний дождь дорогу мочит

и как растут в лесу грибы.


Поговорим на том прекрасном,

который знаем ты и я,

на том очищенном – и грязном,

как в непогоду колея.


Поговорим на этом вечном,

не зная больше ничего,

поставив тоненькую свечку

тому, кто выдумал его.

«В сорок втором ходил к нам интендант…»

…В сорок втором ходил к нам интендант —

наук каких-то хитрых кандидат.

За мамой он ухаживал упрямо.

Не поддавалась интенданту мама.

Не потому, что папа воевал,

хотя уж это что-нибудь да значит!

Все обстояло здесь совсем иначе:

отец тогда не больно б горевал.

Была на фронте у него жена,

а если говорить грубей и проще —

там, на войне, с ним женщина жила,

а нам он деньги посылал по почте.

Мать знала. Донесла-таки молва!

Но мать обиду молча проглотила

и на почтамт, как прежде, приходила.

А как тут быть?

Что мать моя могла?

Работала. Все научилась делать.

Садила огород, капусту квасила.

Не плакала. И даже губы красила.

Лишь в зеркальце чуть пристальней глядела.

А интендант был добр, как Дед Мороз.

Он приходил, пакетами увешанный…

Но мать ему решительно и вежливо

внушала:

– Николай Иваныч, брось!..

Он чай поспешно ложечкой студил.