«Диамант»! Это звучало еще шикарнее, чем «диаскоп»!
Мне хотелось все время смотреть на Марика и слушать, что он говорит, но я старалась не смотреть, чтобы он не догадался, до чего я им восхищаюсь. Рядом с ним я казалась себе глупой и неуклюжей и изо всех сил старалась, чтобы он этого не заметил.
— Ты помнишь, где жила в Москве? — спросил он.
— Помню. На улице Щукина. А ты?
— На Литейном, — ответил он.
Надо мной в синем небе плыли белые облака, и я представила себе, что Литейный — вроде этого неба: всё там летит: белые облака, серебряные самолеты, воздушные шарики… А внизу, огибая трамваи и автобусы, по асфальтовой мостовой мчится Марик на своем диаманте со звонком, ручным тормозом и багажником!
А тут, вздымая пыль, ездили по мостовой телеги, в которые были впряжены худые лошади. Однажды я увидела одноглазую лошадь. Слепой, кровоточащий, облепленный мухами, глаз испугал меня. На телеге сидел однорукий возчик.
— Почему у нее нет глаза? — спросила я Альку.
— Это дядьки Ивана лошадь, — ответила она. — Он ей нарочно глаз выколол.
— Зачем? — поразилась я.
— Чтобы на фронт не забрали.
— Как он мог?!
— У нас тоже была лошадь, — сказала Алька. — Ну, мамка ее отдала. Говорит, пусть лучше на фронте пригодится, чем своими руками портить.
— Правильно! — искренне одобрила я.
— Да нам-то чё? — продолжала Алька. — Папка с войны придет — на завод вернется. А дядька Иван инвалид. Ему без лошади — куда? Семью не прокормит.
— Жалко лошадку, — сказала я.
— Его судить будут, — ответила Алька.
К нашей хозяйке Анне Васильевне пришла тетя Паша, хозяйка того дома, где жили Марик и Левка. Обе сидели во дворе на завалинке, лузгали семечки и разговаривали.
— Мать-то иха все болеет, кашляет, — говорила тетя Паша.
— А отец-то есть?
— Кто его знай. Чай, и бабки уже нет в живых. Так-то ребята неплохие, ничего не скажу. Дружные…
Я подумала: наверно, отец Марика пропал без вести, как Шурин сын Коля, а потом найдется.
Прямо за нашим домом протекала узкая речушка — Омка. Шура ходить туда строго-настрого запрещала, но когда Щура уходила отоваривать карточки или еще куда-нибудь, Марик говорил: «айда!» — и я бежала за ним, как собачка на поводке.
Берег Омки представлял собой сплошную свалку. Сколько интересного мы находили в кучах мусора! Гвозди, пружинки, цветные стеклышки, педали от велосипеда, черепки от разбитых чашек и тарелок. Мы с Алькой увлеклись черепками. Набирали, кто сколько унесет, и притаскивали домой. А дома усаживались у нашей щели, перетирали черепки, раскладывали их рядами и сравнивали, у кого лучше. Иногда менялись. Альке очень нравился один мой черепок: на нем был изображен поросенок в фартучке, с мастерком в руке, а рядом — маленький кирпичный домик. Алька предлагала мне за него три своих самых лучших, с цветами, но я не согласилась.