Я думаю о своих игрушках, оставленных в Москве. Перед отъездом мама велела мне сложить все игрушки в сундучок, который стоял в углу комнаты. Сундучок небольшой, а игрушек много. Я постаралась уложить их так, чтобы им было удобно. На дно положила складной фанерный домик, поставила кукольную мебель. Посадила кукол, целлулоидного пупса и клоуна. На колени к куклам посадила белого мишку-муфту, плюшевую обезьянку и зайца. Мелкие игрушки распихала по углам. Шура плотно прихлопнула крышку и сверху накрыла ее зеленой скатертью. И мы уехали. А игрушки остались.
Мы приплыли к папе в Горький. Но папы уже нет в Горьком, он с актерской бригадой уехал на фронт, выступать перед бойцами. Мы живем в его комнате, из окна которой видна Волга, такая широкая, что пароходы, медленно проплывающие вдоль того берега, кажутся ненастоящими.
В квартире много жильцов. В одной из комнат живет мальчик Женя. Встречаясь в коридоре, мы разглядываем друг друга, он меня — с пренебрежением, я его — с робким восхищением, потому что он старше, он мальчик и у него есть диаскоп. Я в первый раз услышала это слово — «диаскоп».
С Женей мне разрешают погулять во дворе, а он тащит меня на откос, смотреть, как учатся бросать гранаты, стрелять и ползать по-пластунски мобилизованные. Это слово я уже знаю: Шуриного сына Колю мобилизовали. Он перед войной работал в театре Вахтангова, в одном из постановочных цехов, а жил у Шуриной «сестре Пашки» в Дорогомилове.
— Он у меня смирный, — говорила Шура.
Мне Коля казался похожим на парня из стихотворения Маршака — того, что спас девочку из горящего дома: «Среднего роста, плечистый и крепкий, ходит он в светлой футболке и кепке, знак ГТО на груди у него…» Я любила, когда он к нам приходил и мы втроем — Шура, он и я — пили чай вприкуску на кухне, наливая его из чашек в блюдца. Коля в эти минуты был мне братом больше, чем брат Витька, который не считал меня за человека.
Очень жаркое лето. Шура водит меня на Волгу купаться. Волга — мелкая у берега, с широким песчаным пляжем, к которому ведет сверху, с откоса, деревянная лестница с множеством пологих ступеней. Шура заводит меня в воду по пояс и, крепко держа за руку, разрешает окунуться, а я норовлю вырвать руку и зайти поглубже.
Вечером окно в комнате плотно занавешивается черной шторой. Понятно, если фашистский летчик увидит свет в нашем окне, он сбросит бомбу. В комнате, где живет Женя, окно тоже занавешено — черным, спускающимся сверху рулоном бумаги. Посреди комнаты стол, на нем — диаскоп с черным округлым корпусом, с бесшумно выдвигающимся объективом, из которого льется волшебно-живой, мягкий, чуть клубящийся широкий луч света. Я даже не представляла себе, что на свете может существовать такая чудо-игрушка.