- Я все слышу. – крикнула Кирби в ответ.
- Вот и хорошо, – парировала Федра. – Я каждый день делала себе панини с курицей, огурцами и острым соусом, как раз к тому времени, когда Кирби проходила мимо, возвращаясь со школы.
Кирби усмехнулась.
– И она, волшебным образом, каждый раз теряла аппетит.
- Потому что я знала, что ты проголодаешься к тому времени, как начнешь заглядывать в нашу дверь. – Федра рассказывала, и ее тон был чем-то средним между дерзким и глупым. – Она могла без остановки болтать с набитым ртом, рассказывая, как прошел ее день, пока она поедала мой несчастный панини, после чего даже не удосуживалась поблагодарить, прежде чем вытирала рот рукавом и уходила в кафе Old Chicago в паре кварталов отсюда, где ее мать работала официанткой.
Кирби закручивала крышку солонки.
– Это все не правда.
- Хорошо. Она вытерла рот салфеткой. Но только иногда.
Кирби покачивала головой, пока заполняла перечницы. Увидев время, я начала откручивать крышки, а Кирби ускорила темп.
- Кирби единственный человек на Земле после Чака, – я указала головой на кухню. – кто может показать тебе язык и остаться при этом живым.
- Нет, у меня две девочки, и мне приходится терпеть от них обоих. – ответила Федра и вскинула бровь, глядя на меня.
Я сглотнула ком в горле. Федра как никто другой дает мне возможность почувствовать себя частью семьи, в момент, когда я меньше всего этого ожидаю, но в тоже время, когда больше всего нуждаюсь в этом.
Она взяла полотенце для рук со стола, когда подошла ко мне. Перекинув его через плечо, она посмотрела на стеклянные витрины, и увидела на парковке три машины полные людей.
Она подняла мою руку, в которой я все еще держала солонку и начала читать свой любимый сонет:
«А мне отдайте из бездонных
глубин - изгоев, люд забитый.
Пошлите мне своих бездомных,
своих отверженных, забытых.»
После каждого предложения, она все сильнее размахивает моей рукой, и соль сыпется нам на головы как разыгравшаяся метель.
«Я у двери златой их встречу.
И освещу их путь свечою.
Бездомным я теплом отвечу.
Изгоев мудростью укрою.»
После того как Федра закончила и отпустила мою руку, я начала вытрясать соль из волос.
Федра вздохнула.
– Сейчас уже никто так не говорит.
- Ты говоришь. – сказала Кирби.
- Боже, я люблю свою страну.
Кирби лишь скорчила рожицу.
– Ага, это поймет каждый, как только увидит твои записи об арестах, за участие в сидящих забастовках. И, кстати, что такого особенного в этом стихотворении?
- Это Эмма Лазарус. – сказала я.
Лицо Кирби ни сколько не поменялось.
Я продолжила:
– Этот сонет написан на бронзовой доске на Статуе свободы.