– Линда, – говорит мужчина в дверях.
– Папа, – говорю я.
За спиной у него появляется мать, воплощенная растерянность ростом метр шестьдесят. Родители стоят на пороге и смотрят на меня. Но вот они стряхивают с себя оцепенение, разом, вместе, и бросаются мне на шею. И мы стоим все трое в одном тесном объятье. Мое возвращение пахнет черешней из нашего сада, щавелем, маргаритками, всеми запахами детства.
Вскоре мы уже в гостиной, пьем чай. Родители рядышком на диване, я – напротив, в любимом кресле. Путь к креслу лежал через коридор с бесчисленными фотографиями нашего детства и юности. Линда и Анна в летнем лагере, Линда и Анна на вечеринке, Линда и Анна в Рождество, Линда и Анна на Масленицу. Я старалась их не рассматривать.
Краем глаза замечаю немо мерцающий телевизор, который мать, похоже, включила от растерянности. Я попыталась объяснить им, как так получилось, что я оказалась здесь, что снова выхожу из дома, сказала, что мне стало гораздо лучше и надо сделать кое-что важное, и, к моему удивлению, они этим и удовольствовались, по крайней мере, пока. И вот мы сидим. Смущенно смотрим друг на друга, надо столько всего сказать, но будто бы что-то мешает начать разговор. На низком столике передо мной какие-то закуски, приготовленные матерью на скорую руку. Она по-прежнему чувствует, что должна меня кормить. Я как в дурмане, все мне кажется нереальным, шершавые обои, часы с кукушкой, ковер, семейные фотографии, знакомые запахи – уму непостижимо. Непостижимо уже то, что я здесь. Украдкой рассматриваю родителей. Они постарели по-разному. Мать почти не изменилась, разве что стала чуть-чуть изящней, но в остальном все та же маленькая, худенькая, скромно одетая, со слегка вышедшей из моды короткой стрижкой и недавно покрашенными темно-рыжими волосами. Отец же сильно постарел. Столько лет прошло. Уголки рта дряблые, руки трясутся. Он старается это скрывать.
Я вцепилась в свою чашку, как в спасательный круг. Обвожу глазами комнату, взгляд останавливается на книжных полках на стенке слева. Один ряд книжек привлекает мое внимание, знакомые шрифты, я их узнаю и понимаю, что на этой полке стоят мои книги. Причем по два экземпляра каждого романа, строго в хронологическом порядке. К горлу подкатывает комок. Я всегда считала, что родители не интересуются моими книгами и уж конечно не читают. Они никогда не высказывались по поводу моих сочинений, будь то подростковые рассказы или же первые романы, которые я писала лет с двадцати. Мы никогда не разговаривали о моих произведениях, ни о первых, которые никто не читал, ни о последовавших за ними бестселлерах. Они никогда не просили, чтобы я подарила им новую книжку. Поначалу я обижалась, потом привыкла. А они, оказывается, собирали мои книги, все, и даже в двух экземплярах. Может, чтобы у каждого был свой. А может, на случай, если один потеряется.