Мы молчим, она меня обнимает, бабка на пороге, у нее белое лицо. А мама спокойная, как мертвая, только меня обнимает, мы на полу сидели.
Время, время шло, все суетятся, голоса - делай то, делай это...
Я думал, сейчас будет папин голос - "да, ладно..." как он всегда говорит, но не было, только чужие голоса, скорей, скорей... Потом полилась вода, что-то упало.
Один поворачивается, говорит - простите нас, мы не можем ничего сделать, простите.
Я узнал его, видел в больнице. И они один за другим, один за другим уходят, уходят.
А на кровати папа, подбородок подвязан полотенцем, лицо синее, он улыбается, молчит, глаза закрыты.
Папу хоронили
Потом были похороны, улица полна людей, пришли все, кого он лечил, и до войны, и теперь - эстонцы, русские, евреи, на лестнице стояли так, что не пройти никому, говорили шепотом. Кто-то сказал, священника нужно, мама говорит - нет, нет, он никогда не хотел, и снова тихо.
Бабка меня тепло одела, там дует, говорит, голое место на высоте, еврейское кладбище. На воротах железная звезда, только не пятиконечная, а шести. Въехали, людей поменьше, там уже была яма, начали на веревках спускать гроб, мама говорит мне, подойдем, держись за меня, у тебя другой защиты нет, держись, Алик.
Я смотрел, как гроб опускается, снежинки падали на крышку, тут же таяли, наша обычная погода, кто-то говорит за спиной.
Мы вернулись, мама не спала, плакала, Соня вместе с ней. Бабка говорит - идем, Алик, тебе тут нечего делать, милый. Повела меня наверх по лестнице на четвертый этаж, там у нее знакомая Ребекка, меня отвели в отдельную комнату, положили спать, и я быстро заснул.
Дама заболела
Две недели у нас жила тетя Соня, иногда убегала домой через двор, приготовит еду, накормит своих, и нам принесет. Мама болела, вставала редко, и бабка тоже заболела, лежала в уголке за своей старинной ширмой. Потом мама встала, начала понемногу пыль убирать, говорит, столько накопилось, Семен бы не узнал квартиру.
Шурует под кроватью, шурует щеткой. И плачет.
А Фанни совсем расклеилась, говорит, как некстати я...
Мам, перестань, говорит мама, разве болезнь и смерть бывают кстати, ты должна жить, ты нам нужна.
Фанни головой качает, смотрит на живот, он растет не по дням, а по часам. Пришел доктор, надо в больницу, сердце не работает, вода в животе и ногах.
Фанни говорит, нет, хватит с меня, хочу умереть.
Доктор ничего не сказал, вытащил большой шприц, огромную иглу, не круглую, а как штык. Фанни говорит, хотите заколоть меня, засмеялась, но печально.
Мне стало так жалко ее, что я забыл все ее строгости, как она меня мыться заставляла, и кричала на меня.