Но всего лишь просто выжить ему, однако, было мало, не для того он пустился в эти бега. Теперь, когда сбежал, предстояло главное: возродить то, к чему его готовили, то, ради чего жил и погиб старший Викентий, то, без чего этот мир будет вовсе бессмыслен. Это главное было обозначено в его голове двумя словами: Тайный Суд.
Хорошо бы все-таки найти Васильцева с этой его девахой. Правда, в прошлый раз при встрече они послали его куда подальше. Тогда он злился на них, но потом злиться перестал. Почему, собственно, они обязаны были вот так вот с ходу поверить ему? В сущности, они даже поступили вполне правильно: кто он для них такой? Надо, чтобы они увидели его в деле, – вот тогда поглядим!..
Но вопрос – где их теперь искать? Вряд ли они до сих пор сидят там, в квартире на Тверской, и его дожидаются.
Но если живы – он все равно их найдет! И уж заставит поверить!
Если только они живы…
А если нет?..
Что ж, он сам возродит Тайный Суд, он, Викентий-второй. Он сделает это, чего бы то ни стоило!
Но все же первое дело – выбраться отсюда. В голову даже пришла шальная мысль: что, если взять да и угнать самолет? Тут, судя по гулу, аэродром где-то неподалеку…
Нет, конечно, глупость! Не выйдет… Придется, как учил Викентий: per pedes apostolorum[5].
Правда, апостолам, поди, не приходилось преодолевать десять тысяч верст тайги… Ничего, он-то уж как-нибудь выдюжит!
А пока – спать. Зарыться в гнилую листву – и спать. К утру женьшень сделает свое дело, и можно будет начать путь.
С каждой минутой сон забирал все прочнее. И вот он – уже не он, а какой-то Федька с Сухаревки.
Федька-Федуло…
Федька – голова как редька…
И кто-то – судя по голосу, Минька Прыщ – издали кричит:
– Эй, Федуло! В ухо надуло?
– …Федуло – в ухо надуло!..
Вдруг совсем рядом раздался взрослый голос:
– Тебе что, правда в ухо надуло, парень?
– А тебе, дядя, никак в другое место надуло? – спросил Федька с привычной, уже въевшейся в него, как смоляная сажа, грубоватостью и лишь затем приоткрыл глаза.
Подошедший был, судя по виду, деляга тот еще: здоровенного роста, в бежевом плаще, в начищенных башмаках, в бежевой, под цвет плащу, фетровой шляпе. На эдакого всем скопом навалиться где-нибудь в подворотне, раздеть да продать все это здесь же, на Сухаревке, – мешков на пять картошки небось потянет, эдак и зиму можно перезимовать, не помереть с голодухи.
Однако подумал об этом Федька так, безотносительно, в мечтаниях одних лишь. Ибо – ну и здоров же был этот Бежевый! Если к полдюжине таких горе-богатырей, как он, Федька, еще полдюжины наподобие Миньки Прыща прибавить, ему, Бежевому, с ними управиться – все равно что дюжину тараканов раздавить.