Но есть и другие — запреты их только подстегивают. Для них запретный плод делается предметом страсти: все, что запрещено, достойно того, чтобы его добиваться. Эти молодые люди не могут установить равновесия между семинарской жизнью и той, какой они жаждут. А если и достигают его, то оно никогда не бывает устойчивым. Все наказания, какие существуют в семинарии, выпадают на долю этих молодых людей. И все-таки наставникам трудно вынести окончательное суждение о семинаристе. Весьма часто оказывается, что надежды, возлагаемые на какого-нибудь примерного ученика, не сбываются, в то время как другой семинарист, привычно считавшийся отпетым, вдруг становится замечательным священником.
Василе Мурэшану умел устанавливать упомянутое выше равновесие и не впадать в крайности. К примеру, он вовсе не считал себя виноватым из-за того, что за целый месяц до пасхальных каникул перестал брить усы. Он точно знал, почему их не бреет, и себя на этот счет не обманывал: он хотел видеть, какое впечатление произведут они на домнишоару Эленуцу Родян. Не почитал он за грех и обман, когда всячески прятал от своих наставников отросшие белокурые усики.
По дороге на вокзал Василе время от времени прикасался к своим мягким усикам и был очень доволен тем, что они стали уже мягкими, тогда как в первые недели были жесткими и колючими. Василе увидел Петруца, сунул ему монетку, взял чемодан и направился к окошечку билетной кассы. Пестрая толпа поглотила семинаристов. В очереди Василе Мурэшану оказался между двумя барышнями, белолицыми, улыбающимися, в больших черных шляпах. Уже целых полгода семинаристу не доводилось так близко видеть ни одну барышню. Правда, купив сборник рассказов и зажав его под мышкой, он ощутил, будто находится рядом с Эленуцей Родян. Но она не была такой живой и реальной, как эти девушки. Василе вдруг почувствовал, что краснеет. Лицо его вспыхнуло, и он старался смотреть только на лысину стоявшего впереди старика, который как раз в эту минуту нагнулся к окошечку кассы. Разглядывая коричневую лысину, юноша устыдился, что так внезапно покраснел. Ему даже показалось, что он в чем-то провинился перед Эленуцей! Все еще волнуясь, он выбрался из толпы с билетом в руках и вышел на перрон. «Не успел покинуть стены семинарии, как от смущения не знает куда деваться!..» Смешно и неестественно вышагивая, Василе принялся прогуливаться по перрону и был счастлив, когда почувствовал, что щеки его перестали пылать. Встретив коллег-семинаристов, он затеял с ними разговор. Кое-кто из них мурлыкал отрывки разных песенок, притоптывая в такт ногой. Но ни Мурэшану, ни другие его товарищи не могли удержаться, чтобы не бросать беглых взглядов на барышень, которые появлялись в толпе или проходили мимо. Для семинаристов барышни были особенно притягательны. Василе Мурэшану тут же отметил про себя их особую манеру говорить: нежно, с переливами, будто воркуя; так не говорил в этой толпе никто, даже дамы. Василе простодушно сообщил своим коллегам, что ему очень нравится это щебетанье. Милая, наивная юность!