Семинаристу Мурэшану сызмальства были знакомы звуки «ток-ток-ток» и связанная с ними изнурительная погоня за золотом. Хотя у них самих толчеи не было, и они перетирали золотоносный камень у других хозяев, которые, случалось, сдавали свои толчеи внаем.
Шум был привычен Василе Мурэшану, однако он ему не нравился. Василе всегда приходил от него в дурное расположение духа, то ли вспоминая об «Архангелах», то ли из-за того, что отец его не имел никакой выгоды от работы этих дробилок, которые многих обогатили. Толчеи, чей шум был слышен с дороги, скрывал от глаз густой ивняк, давным-давно затянувший берега реки.
Вскоре дома по обе стороны дороги пошли гуще, один за другим, и Василе стал замечать, как блестят на солнце спицы водяных колес. Отчетливее стали слышны удары пестов, дробящих камень. Показались люди, снующие по дворам и под навесами, мужчины, женщины, дети, в одежде, заляпанной грязью, в шляпах с белыми пятнами.
По дороге все чаще стали попадаться телеги, груженные золотоносным кварцем. Тяжело ступали волы, налегая на отполированное до блеска ярмо. Кое-кто из встречных кланялся семинаристу.
Это был самый центр села; здесь же находилась корчма, она была битком набита народом, звенела от выкриков и песен. Лошади пошли рысью.
— Нехорошие времена настают у нас, домнишор, — ткнул кнутовищем Иеротей в сторону корчмы. — В страстную неделю такое непотребство!
— Может, они пришли с прииска, голодные, холодные, — попробовал найти оправдание семинарист.
— Нет, домнишор. Ни с какого прииска они не пришли. Всех их я видел еще вчера вечером. Они уже гуляли, когда я проезжал мимо. С самого четверга, с полудня, все гуляют. Знаю я их, это все рудокопы с «Архангелов». То-то и оно, говорю я. Только они больше жулики, чем рудокопы, больше воруют, чем работают.
— Ничего, Иеротей, письмоводителю тоже немало перепадает. Или тебе его жалко?
— Ежели чего жалеть, так святую справедливость. Ведь они коли работают, то зарабатывают, и хорошо зарабатывают, — отвечал Иеротей.
В дверях корчмы появился плоский, как доска, низкорослый человечек без пиджака, в одной зеленой полосатой рубашке. Можно было подумать, что его кто-то выпихнул, потому что, оказавшись на последней ступеньке, он покачнулся два раза, пытаясь удержать равновесие, и упал, растянувшись, как лягушка, на животе.
— Это домнул «ахент», писарь из канцелярии, — злорадно проговорил Иеротей, — явился собирать проценты под заклады. Второй день в этой корчме торчит.
— Неплохое местечко нашел, — семинарист с презрением посмотрел на человечка, который тщетно пытался встать.