Музыканты выпили и вышли на веранду. Подтягивая струны, Лэицэ серьезно покачал головой:
— Переменился медведь! Веселье ему понадобилось! — и заиграл жалобную дойну горных пастухов. Потом сыграли романс, после чего появился Родян, помахивая двумя бумажками по сто злотых каждая.
— Ни от кого не принимай приглашений, Лэицэ. На праздник ты мне очень понадобишься, — предупредил Иосиф Родян.
— Будет исполнено, домнул Родян! — улыбнулся музыкант, пряча деньги в карман полукафтана.
Музыканты спустились по лестнице и, оказавшись на улице, заспорили. Большинство предлагало идти к примарю Василе Корняну или к новому письмоводителю Попеску. Но Лэицэ отрицательно мотал головой.
— К батюшке пойдем, — решительно заявил он, прекращая спор. Немного помолчав, пояснил: —Со священника надо было и начинать.
Веселая шумная семья отца Мурэшану сидела за обеденным столом. Невесел был один семинарист. Завидев Лэицэ, священник вышел ему навстречу, тепло пожал руку, пригласил всех в дом и предложил угоститься ракией или пивом, кому что нравится. Лэицэ взял бокал с пивом и, чокнувшись со священником, поздравил с праздником весь дом.
— Да услышит тебя господь бог, Лэицэ! — доброжелательно отозвалась попадья.
Потом музыканты исполнили три песни, священник одарил их пятью злотыми, но Лэицэ, выходя из поповского дома, выглядел куда более довольным, чем покидая бывшего письмоводителя.
Музыканты навестили и примаря, перебрав вслед за ним всех именитых людей на селе, однако поторапливались, потому что народ все тянулся и тянулся на луг.
Поздравляя компаньонов-золотопромышленников, музыканты дольше всего задержались у Ионуца Унгуряна и меньше всего мешкали у Прункула.
Самый толстый из компаньонов сидел за столом с женой и сыном-студентом. Обед длился уже давно, и было заметно, что и отец, и сын порядочно выпили. Молодой Унгурян принялся насвистывать на ухо Лэицэ какие-то новомодные песенки и требовал их исполнения.
— Не знаю, домнул! Каюсь, не знаю! — отнекивался музыкант, желая избавиться от студента.
— Не знаешь? Разве может быть такое? Колоссально! — обиженно бубнил Унгурян-младший.
— Разве может быть? — бормотал вслед за сыном и отец.
— Такой артист и не знает! А вот эту? — и студент попытался насвистеть другой мотив, но ни язык, ни губы его уже не слушались. Лэицэ с отвращением замотал головой.
— Колоссальная песенка! Клянусь честью — колоссальная! — твердил студент.
— Истинная правда! — еле вымолвил толстяк-отец.
Чтобы наконец-то избавиться от них обоих, Лэицэ заиграл марш. Молодой Унгурян попытался насвистывать его, хлопая в ладоши.