Дирижер руководил руками, глазами, пальцами, даже ушами. Жесты у него были региональные. Еврейская пластика. Состав оркестра – сильный, и дирижер доставал те звуки, которые хотел слышать.
Муть в душе не проходила, стояла у горла. Надо было как-то забыть обо всем, погрузиться в то, особое состояние, которое выводило его на космос. Но ничего не забывалось. И не погружалось.
…Аня с промокшими ногами. Теща с обуглившимся взглядом. И та, другая старуха в валенках положила голову на плечо сумасшедшего сына. Или наоборот. Он положил ей голову…
Месяцев давно не жил в перестроечной действительности. У него была своя страна: большая квартира, дорогой рояль, дорогая женщина, качественная еда, машина, концертный зал, банкеты в посольствах, заграничные поездки. А была еще Россия девяностых годов с нищими в переходах, со смутой на площадях, с холодом и бардаком переходного периода. И сейчас он остался в прежней жизни, а свою семью выкинул на холод и бардак. И она ничего не может противопоставить. Только выслать старого Льва Борисовича как парламентера.
Зал хлопает. Дирижер с плитами румянца на щеках пожимает руку. Никто ничего не заметил.
За кулисами собрался народ. Несли цветы. Цветов было много. Дорогие букеты складывали, как веники.
Муза Савельева выдвинула новую тактику замещения. Вместо Игоря подобрать другого мужчину. Игорь узнает, взревнует и вернется обратно, чтобы охранять свое гнездо и свою женщину.
Мужчина был найден. Назывался Рустам. Чей-то брат. Или дальний родственник. Ирина не запомнила. Обратила внимание, что когда он расплачивался в ресторане, то достал пачку долларов толщиной в палец. Ирина подумала: может, он террорист, иначе откуда такие деньги?
Рустам был ровесник Ирины, но выглядел молодо, на десять лет моложе. И приглашал танцевать молодых девочек в коротких юбках. Их ноги в колготках казались лакированными. Девчонки перебирали твердыми лакированными ногами, а Рустам обпрыгивал их вокруг, как козел.
Ирина сидела за столиком в черно-белом одеянии: дорогая блуза с венецианскими кружевами, длинная юбка из тяжелого шелка. Величественная и возрастная, как царица Екатерина, только без парика и без власти. Или как Эдит Пиаф со своим греком. Но то была Эдит Пиаф, а не преподаватель по классу рояля.
«Шла бы домой носки вязать», – сказала она себе. И глубокая грусть стояла в глазах. Этот поход только обнажил ее катастрофу. Она рухнула с большой высоты, разбилась и обгорела и теперь видит свои останки со стороны. Все можно поправить, но нельзя повернуть время вспять. Нельзя вернуть молодость и любовь Игоря.