– Честное слово, я не шучу!.. И это вместо того, чтобы заниматься своими посевами.
Он раздобыл ему, конечно, эти проклятые горшки и всех утихомирил. Это было совсем не трудно. Мог положить конец смертельной вражде – стоило только пошевельнуть мизинцем. Беда в том, что трудно добраться до правды. И по сей день он не уверен, со всеми ли поступил справедливо. Это его беспокоило. А разговоры! Нельзя было разобрать, где начало, где конец. Легче взять штурмом двадцатифутовый частокол. Куда легче! Детская забава по сравнению с этим делом. И времени меньше уйдет. Ну да! В общем, конечно, забавное зрелище – старик ему в деды годится. Но если посмотреть с другой точки зрения, то дело не шуточное. Его слово решает все, с тех пор как разбит шериф Али. Ужасная ответственность, повторил он. Нет, право же, шутки в сторону, – если бы речь шла не о трех медных горшках, а о трех жизнях, было бы то же самое.
Эффект был поистине велик. Он привел его от войны к миру и через смерть – в сокровенную жизнь народа; но мрак страны, раскинувшейся под сияющим солнцем, по-прежнему казался непроницаемым, окутанным вековым покоем. Его свежий молодой голос – удивительно, как мало сказывались на нем годы – легко плыл в воздухе и несся над неизменным ликом лесов, так же как звук больших пушек в то холодное росистое утро, когда Джим заботился лишь о том, чтобы сдержать дрожь.
Когда первые косые лучи солнца ударили в неподвижные верхушки деревьев, вершина одного холма огласилась тяжелыми залпами и окуталась белыми облаками дыма, а на другом холме раздались удивленные крики, боевой клич, вопли гнева, изумления, ужаса. Джим и Даин Уорис первые добежали до кольев. Легенда гласит, что Джим одним пальцем повалил ворота. Он, конечно, с беспокойством отрицал этот подвиг.
– Весь частокол, – настойчиво объяснял он вам, – представлял собой жалкое укрепление: шериф Али полагался главным образом на неприступный холм. Кроме того, заграждение было во многих местах уже пробито и держалось только чудом. Джим налег на него, как дурак, плечом и, перевернувшись через голову, упал во двор. Если бы не Даин Уорис, рябой татуированный дикарь пригвоздил бы его копьем к воротам, как Штейн пришпиливает своих жуков. Третий человек, ворвавшийся во двор укрепления, был, кажется, Тамб Итам, слуга Джима.
Это был малаец с севера, чужестранец, который случайно забрел в Патусан и был насильно задержан раджой Аллангом и назначен гребцом одной из принадлежащих государству лодок. Оттуда он удрал при первом удобном случае и, найдя ненадежный приют и очень мало еды у поселенцев буги, стал служить Джиму. Лицо у него было очень темное и плоское, глаза выпуклые и налитые желчью. Что-то неукротимое, чуть ли не фанатическое было в его преданности «белому господину». Он не разлучался с Джимом, словно мрачная его тень. Во время официальных приемов он следовал за ним по пятам, держа руки на рукоятке криса и угрюмыми свирепыми взглядами не подпуская народ. Джим сделал его своим управителем, и весь Патусан уважал его и ухаживал за ним как за особой очень влиятельной. При взятии крепости он отличился, сражаясь с методической яростью.