– Вы спите?
– Нет! Что такое? – бодро отозвался он; слышно было, как кто-то отскочил, словно в испуге, и снова стало тихо. Джим, очень раздраженный, стремительно выскочил из комнаты, а Корнелиус, слабо взвизгнув, побежал вдоль веранды и у ступеней уцепился за сломанные перила. Сбитый с толку Джим издали его окликнул, чтобы узнать, что ему, черт подери, нужно.
– Вы поразмыслили о том, что я вам говорил? – спросил Корнелиус, с трудом выговаривая слова, как человек, охваченный лихорадочным ознобом.
– Нет! – гневно крикнул Джим. – Я об этом не думал и думать не собираюсь. Я буду жить здесь, в Патусане.
– В-вы з-з-здесь у-м-м-мрете, – ответил Корнелиус, все еще дрожа и каким-то угасающим голосом.
Вся эта сцена была до того нелепа и оскорбительна, что Джим не знал, смеяться ему или злиться.
– Не раньше, чем вас похоронят, можете быть уверены! – крикнул он полусердито, полусмеясь и, возбужденный своими мыслями, продолжал кричать: – Ничто не может меня коснуться! Делайте что хотите!
Почему-то тень Корнелиуса там, вдали, показалась ему ненавистным воплощением всех затруднений и неприятностей, встретившихся на его пути. Он перестал сдерживаться – нервы его уже много дней были натянуты – и осыпал Корнелиуса ласкательными именами – негодяй, лжец, жалкий мошенник, – словом, держал себя самым необычным образом. Джим признает, что переступил все границы, был вне себя, бросал вызов всему Патусану – пусть попробуют его запугать! Он заявил, что все они еще попляшут под его дудку, и продолжал в таком же тоне, с угрозами и похвальбой. В высшей степени напыщенно и смешно, сказал он. Уши его покраснели при одном воспоминании. Он словно с цепи сорвался… Девушка, сидевшая с нами, быстро кивнула мне головой, чуточку нахмурилась и с детской серьезностью сказала:
– Я его слышала.
Он засмеялся и покраснел. Остановило его наконец молчание, глубокое страшное молчание неясной фигуры там, вдали, которая, скорчившись, повисла на перилах и застыла в жуткой неподвижности. Джим опомнился и вдруг замолчал, дивясь самому себе. С минуту он прислушивался. Ни шороха, ни звука.
– Словно парень умер, пока я так орал, – сказал он.
Сильно пристыженный, он, не говоря ни слова, поспешил войти в дом и снова бросился на циновку. Эта вспышка, кажется, пошла ему на пользу: остаток ночи он спал как младенец. Много недель он так крепко не спал.
– Но я не спала, – вставила девушка, подперев рукой щеку. – Я сторожила.
Ее большие глаза вспыхнули, потом она впилась в мое лицо.