Шхуна ушла накануне, спустившись по реке вместе с отливом, а я задержался еще на одну ночь. И теперь он меня провожал.
Джим чуточку на меня рассердился за то, что я вообще упоминал о Корнелиусе. Говоря по правде, я сказал не много. Парень был слишком ничтожен, чтобы стать опасным, хотя ненависти в нем было столько, сколько он мог вместить. Через каждые два слова он называл меня «уважаемый сэр» и хныкал у меня под боком, когда шел за мной от могилы своей «покойной жены» до ворот резиденции Джима. Он называл себя самым несчастным человеком, жертвой, раздавленным червем; умолял, чтобы я на него посмотрел. Для этого я не желал поворачивать голову, но уголком глаза мог видеть его раболепную тень, скользившую позади моей тени, а луна справа от нас, казалось, невозмутимо созерцала это зрелище. Он пытался объяснить – как я вам уже говорил – свое участие в событиях достопамятной ночи. Перед ним стоял вопрос: что целесообразнее? Как он мог знать, кто одержит верх?
– Я бы спас его, уважаемый сэр, я бы спас его за восемьдесят долларов, – уверял он приторным голосом, держась на шаг позади меня.
– Он сам себя спас, – сказал я, – и он вас простил.
Мне послышалось какое-то хихиканье, и я повернулся к нему; тотчас же он как будто приготовился пуститься наутек.
– Над чем вы смеетесь? – спросил я, останавливаясь.
– Не заблуждайтесь, уважаемый сэр! – взвизгнул он, видимо, теряя всякий контроль над своими чувствами. – Он себя спас! Он ничего не знает, уважаемый сэр, решительно ничего! Кто он такой? Что ему здесь нужно, этому вору? Что ему нужно? Он пускает всем пыль в глаза; и вам, уважаемый сэр; но мне он не может пустить пыль в глаза. Он – большой дурак, уважаемый сэр.
Я презрительно засмеялся, повернулся на каблуках и пошел вперед. Он подбежал ко мне и зашептал:
– Он здесь все равно что малое дитя… все равно что малое дитя… малое дитя.
Конечно, я не обратил на него внимания, и, видя, что мешкать нельзя (мы приближались к бамбуковой изгороди, блестевшей над черной землей расчищенного участка), он приступил к делу. Начал он с гнусного хныканья. Великие его несчастья подействовали на его рассудок. Он надеялся, что я позабуду по доброте своей все сказанное им, так как это вызвано было исключительно его волнением; он никакого значения этому не придавал; но уважаемый сэр не знает, каково быть разоренным, разбитым, растоптанным.
После этой интродукции он приступил к вопросу, близко его касающемуся, но лепетал так бессвязно и нелепо, что я долго не мог понять, куда он клонит. Он хотел, чтобы я замолвил за него словечко Джиму. Как будто речь шла о каких-то деньгах. Я разобрал слова, повторявшиеся несколько раз: «Умеренная сумма… приличный подарок». Казалось, он требовал уплаты за что-то и даже с жаром прибавил, что жизнь не много стоит, если у человека отнимают последнее. Конечно, я не говорил ни слова, однако уши затыкать не стал. Суть дела – постепенно она выяснялась – заключалась в том, что он, по его мнению, имел право на известную сумму в обмен на девушку. Он ее воспитал. Чужой ребенок. Теперь он старик… приличный подарок… Если бы уважаемый сэр замолвил словечко…