Джим задумался.
– Ну? – сказал я.
– Какое мне было дело до того, что они придумают? – небрежно воскликнул он. – Они могли выдумать все, что им было угодно. Это касалось только их. Я-то знал правду. Никакая их выдумка, которой поверили бы другие, ничего не могла изменить для меня. Я не мешал шкиперу рассуждать. Он говорил без конца. Вдруг я почувствовал, что ноги мои подкашиваются. Я был болен, устал – устал смертельно. Я бросил румпель, повернулся к ним спиной и сел на переднюю скамью. С меня было довольно. Они окликнули меня, чтобы узнать, понял ли я. Спрашивали, разве не правдива вся эта история? Честное слово, с их точки зрения она была правдива. Я не повернул головы. Я слышал, как они переговаривались: «Глупый осел ничего не говорит!» – «О, он прекрасно понял». – «Оставьте его в покое; он придет в себя». Что я мог сделать! Разве мы не сидели в одной шлюпке? Я старался ничего не слушать. Дымок на севере исчез. Был мертвый штиль. Они напились воды из бочонка; я тоже пил. Потом они стали возиться с парусом, натягивая его над планширом. Спросили, не возьму ли я пока на себя вахту? Они подлезли под навес, скрылись с моих глаз – к счастью! Я был утомлен, измучен вконец, как будто не спал со дня своего рождения. Солнце так сверкало, что я не мог смотреть на воду. Время от времени кто-нибудь из них вылезал, выпрямлялся во весь рост, чтобы осмотреться по сторонам, и снова прятался. Из-под паруса доносился храп. Кто-то мог спать. Во всяком случае, один из них. Я не мог. Везде был свет, свет, и шлюпка словно проваливалась сквозь этот свет. Иногда я с изумлением замечал, что сижу на скамье…
Джим стал ходить размеренными шагами взад и вперед перед моим стулом; он задумчиво опустил голову, засунул левую руку в карман, а правую изредка поднимал, словно отстраняя кого-то невидимого со своего пути.
– Должно быть, вы думаете, что я схожу с ума, – заговорил он изменившимся голосом. – Неудивительно, если вы вспомните, что я потерял фуражку. На своем пути с востока на запад солнце все выше поднималось над моей непокрытой головой, но, вероятно, в тот день ничто не могло причинить мне вред. Солнце не могло свести меня с ума… – Правой рукой он отогнал мысль о безумии. – И не могло меня убить… – Снова рука его отстранила тень… – Этот выход у меня оставался.
– В самом деле? – сказал я, страшно удивленный этим оборотом; я взглянул на него с таким чувством, словно предо мной стояло совершенно новое лицо.
– Я не заболел воспалением мозга и не упал мертвым, – продолжал он. – Меня не тревожило солнце, палившее мне голову. Я размышлял так же хладнокровно, как если бы сидел в тени. Эта жирная скотина – шкипер – высунул из-под паруса свою огромную стриженую голову и уставился на меня рыбьими глазами. «Donnerwetter! Вы умрете», – проворчал он и, как черепаха, полез назад. Я его видел. Слышал. Он не помешал моим мыслям. Как раз в эту минуту я думал о том, что не умру.