Но однажды ему надоело прятаться. Сырец долго бродил вокруг здания суда, наконец, перешагнул через порог и долго искал нужную комнату. У него было время, чтобы куда-нибудь убежать, но Сырец не знал, куда можно сбежать от советского правосудия. Он вошел в небольшое помещение и, глядя в потолок, попросил, чтобы его задержали. После того, как произнес нужные слова, он перевел взгляд на стол. И не поверил своим глазам. За столом сидела женщина, внешне похожая на Ханну. Сухопарая дама без возраста с нервным острым взглядом, приспустив очки на переносицу, долго рассматривала бравую физиономию с блестящими еврейскими глазами. Когда ей надоело сверлить Сырца судейским взором, она нажала на кнопку вызова. В комнату совещаний вошла девушка-секретарь.
– Вызови дежурный наряд, – коротко бросила дама и принялась шуршать бумагами. Сырец стал ей неинтересен. Папки с уголовными делами тревожно зашелестели под сухими пальцами, как осенние листья, а Сырец с тоской думал, что за этим шуршанием кроются многочисленные и многообразные судьбы, раз и навсегда одинаково изломанные приговорами по сто восьмой статье. Судья не задала ему ни одного вопроса, она не сказала ему ни слова, но он запомнил ее на всю жизнь. Женщина, внешне похожая на Ханну, легко обошлась в своем судейском деле без вопросов и ответов, рассудив его жизнь заочно. Ошибка юности стоила ему жизни. Прибывший дежурный наряд действовал слаженно, Сырцу заломили руки за спину, громко щелкнули наручники, и государственная машина закрутилась, завертелась, зашелестела многотомными страницами. И понесло Сырца по турбулентным этапам советской уголовной системы. Но на всех пересылках он всегда помнил, что сам завел тюремный механизм. Своим ключом. По собственной воле.
* * *
Самыми страшными в тюрьме оказались первые сорок восемь часов. В эти скорбные часы можно было лежать на шконке и вспоминать отцовский сад, подземелья и развалины еврейского кладбища, где Володя Сырец подростком играл с товарищами, вкусное парное молоко из глиняной кринки, ласковые материнские руки, – но от реальности не сбежишь в воспоминания. И не во сне, а наяву реальность была рядом, она дурно пахла парашей в углу. Кто-то громко стонал и харкал кровью. Наверху храпели. У окна раздражающе посвистывали. Весь пол был заплеван кровавыми сгустками. Сырец окоченел от шока, его бил озноб. Он завернулся в байковое одеяло и застыл, желая умереть, но умереть не получилось. Смерть, как и любовь, не приходит по заказу. Ему поневоле придется жить в новой реальности. В первые тюремные часы Сырец понял, что его прошлая, чистая жизнь безвозвратно закончилась. Она уже никогда не вернется. В прежней было много неприятного и непонятного, там Сырец выглядел отпетой шпаной, но это была всего лишь внешняя сторона медали. Он всегда знал, что окружающие считают его мальчиком из приличной семьи, а его внутреннее состояние мало кого интересовало. И вот его невзначай втянуло в круговерть другой жизни, теперь он вынужден жить с уголовниками, к этой новой жизни нужно было привыкнуть. Сам Сырец не относил себя к шпане. Все его выходки были данью моде. Он хотел быть стилягой, но их эра быстро закончилась. Они не дошли до Александровской фермы, рабочие не пропустили чужаков на свою территорию. Тогда Сырец перековался в шпану – он был выше классовых противоречий. Новое амплуа ему понравилось. Он чувствовал себя хозяином положения, ходил, засунув руки в карманы, и высоко задирал нос, сбивая на дороге камешки носком лакированного мокасина, а краем глаза ловил восхищенные взгляды девчонок. В стае Сырцу досталась завидная участь: он был зачинщиком драк и потасовок, а когда шли компанией на танцы, ему снова доставалась самая почетная обязанность – он заманивал в компанию девчонок. У них были самые лучшие девчонки в округе. Сырцу полюбилась Тамара, первая красавица Александровской фермы, от нее сходили с ума самые заядлые драчуны и хулиганы рабочей слободки, но она была равнодушна ко всем. И Тамаре чем-то приглянулся малорослый Сырец. Его макушка еле доставала до ее ушей, что не помешало ей именно по уши влюбиться в него.