Сырец отрицательно покачал головой. Он еще не слышал о новом поветрии. Он ничего не нарушал. Он никого не посылал в запретные командировки. Водители колонны ездили куда-то сами, они, бывало, отпрашивались у него, чтобы перевезти левый груз, но он не мог им отказать. Это было их личное время. Сырца не брали «в круг», понимая, что он не так давно вернулся из мест лишения свободы. С его анкетой легко можно было сгореть. И он сгорел! На ровном месте.
– Семеныч, но… – Сырец запнулся, соображая, как бы правильнее оформить мысль, чтобы позже не сожалеть о сказанных словах.
– Молчи уж, и так тошно, – отмахнулся от него Семеныч, – пиши заявление и беги отсюда бегом, сынок, пока не поймали. Тебя же легко подставить – твои ребята «прокололись» по всем накладным, а ты как исполняющий обязанности начальника автоколонны по закону несешь за них ответственность. Любой из водителей может свалить на тебя все грехи. Пиши!
Семеныч подтолкнул Сырцу новый лист бумаги. Володя огляделся, нашел новую ручку и быстро написал заявление. Уходя, он оглянулся. Семеныч по-прежнему смотрел в окно.
– Семеныч, спасибо за все! – сказал Сырец, обмирая от желания обнять старика. Ему казалось, что он видит Семеныча в последний раз. Не переживет старый шофер тяжелой нравственной передряги.
– Да иди уже! – яростно прошипел Семеныч. Дверь захлопнулась. Сырец вручил женщинам пакеты и отправился на еврейское кладбище. Его всегда тянуло туда в минуты отчаяния. Там ему хорошо думалось, на развалинах.
* * *
Семену только полтора года. У него ясное лицо, золотистые волосы, голубые глаза и ничего еврейского. Сырец не мог надышаться сыном: когда он брал его на руки и подбрасывал вверх, ему казалось, что сын летит вниз только за тем, чтобы обнять его как можно крепче. Взаимная привязанность отца и ребенка была настолько очевидной, что Тамара часто рыдала, когда оставалась одна, хотя старалась не показывать мужу своих слез. Она ревновала Сырца к ребенку. Ей казалось, что Семен разъединил мужа и жену, появление третьего нарушило общность двоих, без него семья удержалась бы на плаву еще некоторое время. Потом, чуть позже, любой ребенок стал бы для семьи основой, цементом. А этот ангел разрушил их и без того хрупкий союз. Тамара долго собиралась с духом, чтобы объявить Сырцу о своем решении, но не могла переступить через себя. Ведь она тоже любила сына, но не столь истово, как Сырец. Однажды она поняла, что больше не может существовать в безвременье. Ей нужны были перемены. Она хотела жить, хотела тепла, ласки, нормального женского счастья. Тамара была полна любовью, но Сырец больше не любил жену. Они давно жили порознь.