Никто не ругается. Печка остыла. Мама не может проспать. Она всегда встает рано. У нее такой закон – кто рано встает, тому бог дает. Каждое утро начиналось с этих слов. Мать хотела научить меня жить по своему укладу.
Именно так я впервые встретилась со смертью. Она пришла в виде оглушающей тишины, и привычный мир рухнул. Потом мне пришлось встать, тревожить соседей, заниматься похоронами, а было мне тогда шестнадцать. Вроде бы немало, но и немного.
Смерть матери потрясла меня. До сих пор не примирилась со смертью. Не понимаю, что это такое. Все знаю, многое могу объяснить, а что такое смерть – не по-ни-ма-ю. Даже себе объяснить не могу. Никогда не ходила на похороны. Принципиально. Ни на чьи. Увиливала от поминок под любым предлогом. Часто врала. Иногда говорила правду. В общем, делала все, даже шла на сделку с совестью, лишь бы не натолкнуться на хладный труп любимых прежде людей. Мне хотелось, чтобы они остались в моей памяти живыми, веселыми, молодыми. Окружающие меня не понимали, осуждали, упрекали, многие отворачивались, но я стояла на своем.
А недавно я переступила через собственные принципы и мужественно отправилась хоронить мою еврейскую бабушку, ведь мои кровные татарские погибли молодыми по дороге в ссылку. Моей бабушке Софье было всего тридцать, когда она умерла на барже от дизентерии. Говорят, была удивительной красавицей. Меня тогда и в помине не было, а моя мать была еще ребенком. Это случилось в далеких тридцатых прошлого века.
Но в моей жизни все же была бабушка, да не простая, а еврейская. Еще студенткой я познакомилась с Симой. Разумеется, по паспорту ее звали иначе. По-еврейски – Сима Абовна, на русский лад – Серафима Абрамовна. В те годы она была взрослой, но еще не старой женщиной. Мы не знали, что пойдем по долгой жизненной дороге в одной упряжке, не связанные кровным родством, национальностью, языком и даже интеллектом. Мы были разными. Слишком разными. Сначала принюхивались друг к другу, присматривались, а потом привыкли. И уже не смогли обходиться друг без друга. Когда Сима состарилась, она стала утомительной, но по-прежнему оставалась сильной и властной. Сколько народу с ней нянчилось, каких людей она заставила танцевать вокруг себя, со счету можно сбиться. Но ведь и нянчились, и танцевали, и прихоти исполняли, и терпели.
Она казалась вечной. Мы были готовы к тому, что нас всех не будет, а она останется. Но ничего вечного не бывает. Все проходит. На днях она умерла. Я часто привожу ее в пример молодым: дескать, Симе было всего двадцать три года, а она вывозила мертвых людей из промерзших блокадных квартир. В отряде по вывозу трупов их было несколько молоденьких девчонок. Она не любила вспоминать про блокадные дни. Расскажет что-нибудь, нахмурится, заругается и замолчит. Клещами слово не вытащишь.