Решившись, Джулия толкнула дверь и сразу окунулась в теплоту. Она с удовольствием села на скамью, а пес устроился у ее ног.
Тут же в их сторону направился высокий церковный служитель в черном одеянии.
— Это церковь, — надменно произнес он. Слова его, казалось, лениво падали вниз, неохотно переползая через жирный двойной подбородок, над которым нависал тонкий, длинный нос. — Сюда нельзя приводить собак.
С первого же взгляда Джулия почувствовала к нему антипатию, которая только усилилась после его слов.
— Но это тихая, хорошая собака, — сказала она, — и никому не помешает.
— Однако она не поводырь, — настаивал служитель, — а исключения касаются только собак-поводырей.
— За ней нет никаких грехов. — Джулия мысленно посчитала, сколько у служителя подбородков — один, два, два с половиной.
— К тому же она еще и без поводка. Вы должны вывести ее отсюда.
— А зачем же тогда пишут „входи всяк, кто мучается и обременен, и отдохнешь здесь“? — Джулия продолжала сидеть.
— На нашей церкви вы такого рода таблички не найдете, — сказал служитель, явно оскорбившись.
— Это почему же?
— Такие таблички вешают на церквях других вероисповеданий. Так вы намерены убрать отсюда собаку или нет? — Он нетерпеливо дернулся в своей сутане, и Джулия отчетливо разглядела острые бугорки его костлявых коленок.
— Он безгрешен, — упрямо повторила она. Изнеможение делало ее неуступчивой.
— Вы так считаете, — сказал служитель и повысил голос: — Знаем мы таких! Вон!
— Каких это „таких“?
— А таких, которые, погрязши в грехах, любят порассуждать о Боге. Вон, говорю я вам, вон!
Поднимаясь со скамьи, Джулия сказала со вздохом:
— О Боже! У меня остается только последнее средство.
— И нечего угрожать Ему! — сердито воскликнул служитель. — Вон отсюда! — Он проводил их до двери и собственноручно закрыл ее за ними.
Стоя в багажном отделении у карусели, Сильвестр ждал, когда на ней появятся его чемоданы. Возвращение в Лондон оказалось нелегким — без конца откладывались и отменялись рейсы. Сильвестр очень устал; тело болело от долгого сидения; он страдал от несварения желудка и отчаянно хотел спать.
— Вот вам и „счастливого Рождества“! — раздраженно воскликнул стоявший рядом пассажир, а его спутница устало сказала:
— Сегодня, мне кажется, уже День подарков, а может быть, даже и воскресенье. О! — обрадовалась она. — Вон наш чемодан. Хватай его, пока он снова не исчез! — Она быстро нагнулась, так что волосы закрыли ей щеки, и схватила чемодан. Зевавший и машинально наблюдавший за ней Сильвестр отметил, что она была натуральная блондинка, правда не такая неестественно светлая, как женщины Братта. Их высветленные почти до белизны головы напоминали коконы шелковичных червей. И что это нашло на него, что он решил приударить за Салли? Мало того, что от нее воняло, как от Цилии, у нее даже волосы были ненатуральные! Наклонившись, чтобы выхватить из карусельного потока один из своих чемоданов, он с отвращением заметил, что в спешке он неаккуратно закрыл его, и из разрыва молнии торчали трусы — такие же, какие он оставил в постели Салли.