— Нет, друг ты мой. В трезвом уме и здравом рассудке. Хотя подробностей, естественно, не знаю. Зато сам читал в большевистском листке какое-то письмо, подписанное десятком наших боевых вояк с призывом возвращаться на родину. Патриоты! Как же!
— Да ладно тебе, не злись! О сестре расскажи. Что с ней сделалось, искал ли ты ее?
— Не искал, представь. Ксения была светлой, святой. Красавица и гусар в юбке. Из пистолетов палила поразительно, с обеих рук. А конем управляла — офицеры завидовали. Но что сталось с ней, где, жива ли — не знаю. Да искал, искал! Спрячь свои упреки! И в Красный Крест и в Нансеновскую компанию писал. Никто мне не ответил. А возможно, и ответил. Только ответы эти я не получал: путешествовал много и все не по своей охоте, друг Володя... Притом характер у Ксении был мягкий, как воск. Такие не выживают во времена бунтов. Они погибают первыми... Ксению я потерял. Навсегда.
— Не следует отчаиваться, князь. Меня беспокоишь и ты.
— Я? Отчего я? — поразился Андрей. — Сейчас я живу безбедно: работа, крыша. Друг, который взялся замаливать мои грехи. Теперь я оттаиваю. Пусть продлится такое существование как можно дольше.
— Я о душе говорю, — убежденно повторил Володя. — У тебя душа умирает. Ты смотришь лишь назад. Ты — щепка, подхваченная сильным потоком. Куда тебя несет, к какому берегу прибьет? Жизнь твоя пустая, пропитана ненавистью. В ней нет места другим чувствам. И мучаешься ты оттого, что осознаешь себя этой щепкой, никому не нужной.
— Считаешь, иначе? Но меня ведь никто не ищет. Некому!
— Это знает только бог.
— Ты меня утешил, — усмехнулся Андрей, и Святосаблин не понял, говорит Андрей это серьезно или шутит так неудачно. — Ну, да ладно. Твоя ваяла: я задумался над сказанным. Жизнь, действительно, коротка. Ничего не сделано — родился, учился, остальные годы и дни стрелял, в кого приказывали, любил и ненавидел, кого приказывали. А вот итог — уйду из этой жизни и вспомнить будет некому.
— Ну, ну, князь. Я не об этом вел речь. Жизнь уготована каждому свыше. И всякий живет ее по-своему...
После каждого подобного разговора Андрей чувствовал, что вновь и вновь уступает Святосаблину. Постепенно Белопольский стал отдавать ему лидерство во всем. И самому это казалось удивительным — почему? Такой тихий, скромный. Ни стремления подчинить себе, навязать свои идеи, образ жизни, поведения. Вместе с тем была в нем какая-то и убеждающая сила. И огромное упорство. Он словно штурмовал отвесную скалу и терпеливо, шаг за шагом, цепляясь за выступы, взбирался к вершине, взять которую для него, по-видимому, представлялось делом первостатейной важности. Андрей не сразу сообразил, что эта вершина — он сам.