— Мы, Бельмануары, все немного сдвинутые, — мягко заметил Трейси. — Однако полагаю, что в моем случае это не что иное, как проявление концентрированного зла.
— Я не верю! Ведь ты доказал, что можешь вести себя совершенно иначе! Ты не пытался ободрать меня, как липку, хотя вполне мог. Как, к примеру, всех этих несчастных юнцов, с которыми садишься играть.
— Просто с тебя нечего взять, — возразил герцог.
— И ты не насмехаешься надо мной в этой столь свойственной тебе отвратительной манере. Почему?
— Да просто нет охоты, вот и все. Ты мне нравишься.
— Ни капли здравого смысла! Ну, а кто-то другой, кроме меня, тебе симпатичен?
— Знаешь, что-то в голову не приходит. И потом, нельзя сказать, чтоб я так уж обожал тебя. Мне претят манеры моих братьев. Я любил многих женщин и, без сомнения, буду любить еще…
— Нет, Трейси, — возразил Фортескью, — ты никогда в жизни не любил ни одной женщины. Возможно, это тебя и спасало. Я говорю не о плотской страсти, но о настоящей любви. Ради всего святого, Бельмануар, живи чище!
— Не стоит так убиваться, Фрэнк. Уверяю, я того не стою.
— А я склонен думать, что все же стоишь! И еще мне кажется, что если б тебя любили, когда ты был еще ребенком… Твоя мать…
— Ты когда-нибудь видел мою мать? — лениво осведомился его светлость.
— Нет, но…
— А сестру?
— Э-э, да…
— В ярости?
— Но, послушай…
— Потому, что если б видел, то узнал бы, какова была моя мать. Только еще раз в десять хуже Лавинии. О, мы были замечательной семейкой, особенно когда собирались все вместе!
— Понимаю.
— Господи! Да ты никак меня жалеешь? — с состраданием в голосе воскликнул Трейси.
— Жалею. А что, ты считаешь, у меня нет для этого оснований?
— Фрэнк, дорогой, уверяю, жалеть не стоит, пока я сам себя не пожалею. А до тех пор…
— Когда настанет этот момент, жалости во мне уже не останется.
— Умно, Фрэнки! Так ты считаешь, что я рано или поздно вступлю на путь исправления? Глубокое заблуждение! К счастью, сей прекрасный момент еще не настал и сильно сомневаюсь, что настанет вообще. Ну вот, мы, кажется, и пришли!..
Они стояли возле высокого особняка, где жил Фортескью. Он обернулся и обнял друга за плечи.
— Трейси, заклинаю! Оставь этот безумный образ жизни! Оставь этих женщин и вино и бесконечные азартные игры! Ибо однажды, поверь мне, ты оступишься и погибнешь!
Герцог резко отстранился.
— Не желаю, чтоб видели, как на улице ко мне пристает мужчина, — объяснил он. — Уверен, что грязных намерений у тебя нет. Однако подобные порывы следует подавлять.
— Неужели ты сам не слышишь, сколько дерзости и высокомерия в твоем тоне, Бельмануар? — с плохо скрываемой обидой спросил Фортескью.