– Майкл Строгофф, как я понимаю, – на практически безупречном русском начал он. – Что ж, я рат приветствовать вас ф этой забытой Богом глуши. Цивилизованные люди ретко посещают эти края. Тем более приятно видеть здесь выпускника Оксфорта.
– А вы, как я понимаю, заканчивали Венский университет? – с трудом разлепив губы, бросил я.
– Берлинский. Странно, что фы спросили. Мало кто ф этой дикой стране считает меня чужеземцем. Я что-то говорю не так, проблемы с произношением, заметный акцент, та?
– Для меня – да.
– О, простите! Ф вашем досье сказано, что вы свободно владеете тремя или четырьмя европейскими языками. Это ферно?
– Ферно, – пародируя немца, нагло подтвердил я. – Vielleixht wird es praktisch um die sprache Schillers und Goethes zu sprechen?[3]
– Sie haben verschiedene aussprachen fur die briten[4].
– Ich bin russe[5].
– Тогда глупо говорить на тругом языке, не находите? – Мой собеседник дал отмашку, и китайцы послушно отошли в сторону. – Слетуйте за мной, Михаил Строгофф. Надеюсь, вы бутете фести себя благоразумно?
– Это был чисто риторический вопрос?
– О, та, – немец криво улыбнулся, демонстративно положив ладонь на кобуру. – Вижу, мы прекрасно понимаем труг труга. К тому же мисс Энни Челлендер явно скучает по фашему обществу…
Последние слова мгновенно разрешили все мои сомнения. Энни жива, она у них, она в плену, и, возможно, с ней плохо обращаются. То есть, если я правильно запомнил слова того человека в феске, он хотел взять девушку себе или отдать на потеху своим солдатам. Вторым номером. Первым, естественно, всегда будет он.
Кто-то, возможно, тот самый немец, не позволил ему этого! Данного факта было вполне достаточно, чтобы я, скрепя сердце, пообещал самому себе не делать глупостей и всеми силами способствовать спасению жизни рыжей англичанки. Не знаю, почему я до сих пор говорю о ней так отстранённо. Если верить сердцу, мне бы давно стоило называть её…
– Прошу фас, герр Строгофф.
Я послушно поднялся за немцем по ступенькам крыльца, прошёл в дом и был остановлен в так называемой горнице или гостиной.
Там, за широким русским столом, сидели двое мужчин. Один явный европеец, с тонкими чертами лица, высоким лбом с залысинами и длинными кудрями на затылке, одетый в яркую военную форму французской кавалерии.
Если память мне не изменяет, нечто подобное носили отряды зуавов ещё во времена Наполеоновской империи. Хотя, конечно, могу и ошибаться, всё-таки я не специалист.
Второй был китайским офицером, судя по высокомерному виду – в чине подпоручика или даже капитана, не особо разбираюсь в их знаках различия. Его круглое лицо казалось непроницаемым для любых эмоций. Казалось, что легче расшевелить ту же Белую гору.