– Выбор себе пана, от то и есть самостийность! – философски ответил ренегат, и я был вынужден признать, что определённая логика в этом есть. – Я ж сам решу, кому служить, кому кланяться, за яакие пенези свою да и чужую кровь лить. А кровь казачья не водица, так нехай воны за неё хучь доброй монетой платят.
– Ваш брат считает иначе.
– А тож! Но велик должок за ним, – поморщился он. – Та ты сядь, хлопчик. Мена за твою голову не платили, не трусь, не замаю.
Я остался стоять, прислонившись спиной к стене и скрестив руки на груди. Что-то подсказывало мне, что махать кулаками, как на корабле, сейчас не время. Изменник хмыкнул, пожал плечами, но уговаривать сесть не стал.
– Когда нас з ним на Балканской сече раскидало, братка мой так своим ходом ушёл, а мени, як вбитого, турки схапили. Вродь и живий, а токо башку по сей день в дожди так ломит, хучь вовком вой! То его перемога?
Теперь настала моя очередь молчаливо пожимать плечами. Что ж, если кого-то контузило взрывом, то это тоже не моя проблема, как и не проблема Матвея, верно?
– Так от шо скажи напоследок, щеня, – братка мой в силе? Руки та ноги не переломал? Драться може? Не желаю слабого вбивать. Плюну в хорю, но не вбью. А от коли як ровня на равню, тода шо ж..
– Он сильнее вас, – уверенно ответил я.
– Як так?
– Понимаете, у Матвея другой духовный стержень. Не знаю, как это объяснить без патетики и высоких слов. Просто другой! Вы верующий?
– А тож! И в Христа-Бога, и в Аллаха, и в каменных баб у крымской степи! Я ж свечи жгу усим богам зараз, жалко мени, чи как?!
– Я не имел в виду религию. Скорее, речь именно о вере, – честно говоря, мне казалось, что он не совсем понимает меня. – Я не знаю, насколько религиозен Матвей. Он не всегда крестится на каждый храм, при мне ни разу не ходил в церковь, но в его душе живёт такая сильная вера в Бога, в справедливость, в Высший суд, что, по-моему, он вообще ничего не боится и в любой момент готов умереть с чистой совестью!
– От в том я ж ему подмогну, – хлопнув себя по коленям, мой собеседник решительно встал. – А ты лягай, хлопчик. Подрёмкай. Уж на билом свете тоби более спать не придётся…
Я поднял руки к груди и принял боксёрскую стойку.
– Дурак! – рявкнул он, вставая передо мной, словно дикий медведь в сибирской тайге.
Я не стал ждать продолжения и ударил первым, хуком справа. Ренегат легко увернулся, и стальные пальцы сжали мой кулак до хруста в костях. От дикой боли у меня подкосились колени.
– Щеня! Не пёс ещё, а вже зубы скалишь. Нешто братка не казал тоби, шоб на мени не бросався?